Хорхе Молист - Возвращение катаров

Прошло всего несколько секунд, но Хайме они показались часами. Мужчина легко приподнялся и повернулся к двери, его глаза встретились с глазами Хайме. Это был Кеплер! «Боже, только не то, чего я боюсь! Нет! Пожалуйста, нет, только бы это была не она!»

Женщина откинула назад голову, тоже глядя на дверь, и Хайме увидел глаза, которые так любил. Карен! Ее и его взгляды пересеклись на мгновение, которое показалось Хайме вечностью в аду.

Карен столкнула Кевина с себя и свернулась в комок на диване, повернувшись к ним спиной. Огонь камина и лампы золотили ее волосы, подчеркивали белизну ее кожи, округлость ягодиц и бедер. Хайме чувствовал, что мир вокруг него рухнул. Кевин продолжал стоять и смотреть на них, абсолютно голый, с неприлично возбужденным членом. Он не сделал никакого движения, чтобы прикрыться одеждой, разбросанной по полу.

— Хайме, как не вовремя. Мы тебя не ждали. — Его голос звучал высокомерно, по лицу расплылась самодовольная улыбка триумфатора.

Хайме словно онемел. В какой-то момент ему пришло в голову попросить прощения за вторжение. Он моментально ее отверг. Этот мужчина, который сейчас смотрел на него с циничной улыбкой, ограбил его. Он крал у него то, что Хайме любил больше всего на свете. Он отнимал у него Карен, а вместе с ней — его надежды, его будущее, его новую жизнь. Кровь прилила к голове. Он стоял перед Хайме, этот мерзавец, со своим отвратительным возбужденным членом, блестящим в свете ламп, как будто выставленный напоказ трофей.

— Спасибо, что пришел, — продолжал Кевин в тишине, — но на сегодня работа закончена, и все уже ушли. Если тебе не сложно, приходи завтра, сейчас ты нам мешаешь.

— Сукин сын! — крик вырвался у Хайме из самого сердца. Как он смеет говорить с ним таким тоном? Ненависть заставила кипеть его кровь, правая рука с пистолетом медленно поднялась до уровня лица Кевина. Самодовольное выражение лица Кеплера немного слиняло, но не исчезло.

Хайме был абсолютно уверен, что выстрелит. Но не сразу. Кое-что в сопернике он ненавидел еще больше, чем эту спесивую улыбку победителя. Он прицелился в мужское достоинство Кеплера и испытал грустное злорадство, увидев, как член Кеплера начал опускаться. Ему хотелось, чтобы Кеплер, прежде чем получит пулю, почувствовал страх, сильный страх. Чтобы ему было больно, очень больно. Так же, как ему, Хайме, больно оттого, что разрывается сердце.

— Хайме, оставь его, — услышал он, будто издалека, голос Рикардо. — Не стреляй в него. Если убьешь, тебе дадут пожизненное.

«Какая разница? — подумал Хайме, — я уже умер».

И выстрелил.

— Мы, американцы, много верим в Бога, мало в людей и совсем не верим в государство. — Дэвис любовался золотистыми и янтарными бликами, которыми играл в пламени камина хрустальный бокал с выдержанным виски.

Гутьеррес развалился в кресле, отпил виски и стал молча ждать продолжения, с интересом глядя на Дэвиса. Маленький, сморщенный, утонувший в глубоком кожаном кресле старик демонстрировал ум острый, как бритва, и живой, как язык хамелеона. Гас любил такие посиделки, где каждый их них скрашивал одиночество другого. Он посмотрел на шкафы из черного и красного дерева, полные книг, и приготовился насладиться моментом в сочетании с прекрасным виски. Он знал, что Дэвис не нуждается в его комментариях, просто размышляет вслух, и поэтому хранил молчание.

— Почти девяносто процентов американцев верят в Бога, и около семидесяти пяти процентов из нас убеждены, что правительство — шайка прохвостов и обманщиков. Напротив, в Европе почти не верят в Бога и доверяют правительству. Они ждут, что оно решит все их проблемы. Конечно, после того как рухнули коммунистические режимы, что погрузило верящих в нищету, миллионы оказались обманутыми, и духовность, необходимость верить в Бога, стремительно выросла.

Это логично. Когда понимаешь, что государство больше не будет оплачивать тебе лекарства, начинаешь горячо молиться. — Зубы Дэвиса на мгновение блеснули в улыбке. — Недоверие уже распространилось и на Западную Европу и разъедает ее благополучие. Гуманизм задыхается в собственной колыбели. Как мне жаль, друг Гас, как жаль.

— Я не могу поверить, что вы действительно жалеете о падении коммунизма. — В голосе Гутьерреса звучало удивление.

— Отчасти это так. С одной стороны, мы остались без врагов, а без них жизнь кажется скучнее. С другой стороны, после стольких лет борьбы ты привязываешься к своему противнику, хотя, конечно, это происходит только в том случае, если ты побеждаешь или, в крайнем случае, делаешь ничью. — Дэвис рассуждал, подняв свой бокал. — Если на протяжении многих лет ты определял себя как противника кого-то, а затем этот кто-то перестает существовать, то и ты теряешь часть самого себя. Кроме того, мне всегда импонировала эта социалистическая вера в человека, в противопоставление Богу. Эта идея имела большую романтическую притягательность. — Дэвис замолчал на минуту, затем продолжил: — Время показало, что они ошибались, ведь это естественно: человек несовершенен, а Бог совершенен по определению. Это неравный бой. Легче доверять Богу, которого не видишь, чем соседу, которого видишь каждый день.

— Но с катарами все не так. — Гутьеррес решился возразить своему шефу. — У них Бог несовершенен.

— Ах, да! Ведь они манихеи, дуалисты, хоть и не полностью, — ответил Дэвис, довольный возможностью подискутировать. — Будь они абсолютными дуалистами, они бы верили, что злое начало так же могущественно, как и доброе. Но вся беда в том, что настоящие манихеи не могут существовать в нашем мире, где черного и белого уже почти нет, где доминируют серые оттенки.

— Да, это верно. Современные катары уже не называют древнего злого Бога по имени, а заменяют его на «созидательное начало» или даже просто природу, — согласился телохранитель.

— Конечно, новые религии должны делать хороший маркетинг, и судя по тому, что ты мне рассказал, катары очень неплохо приспособились в современном мире и процветают. По крайней мере, здесь, в Калифорнии. Истинное христианство и реинкарнация! Это комбинация позабористей рома с кока-колой!

Дэвис погрузился в молчание, разглядывая свой стакан, как будто пытаясь в нем найти ответ. Гутьеррес смаковал виски, восхищаясь продуманной двусмысленностью слов старика.

— Скажи-ка, что еще выяснил наш человек в катарском клубе? — поинтересовался старик.

— Ничего нового. Религиозная структура, управляемая Петером Дюбуа, понятна, все ясно и с идеологией под руководством Кевина Кеплера, преподавателя университета Лос-Анджелеса. — Тон Гутьерреса стал более официальным. Он просто сообщал информацию. — Но мы уверены, что в организации существует закрытая для посторонних группа, властная структура, куда наш человек не смог проникнуть. Кажется, Дюбуа и Кеплер следуют указаниям некого тайного лидера. Мы не знаем, кто он, а также личностей большинства членов организации. Те, кто приходят в клуб, не более чем простые верующие, не играющие решающей роли.