Геннадий Сорокин - Смерть со школьной скамьи

Времени на раздумья не было. Я, не вставая с места, выхватил из-за пояса пистолет и дважды выстрелил в незнакомца. Первая пуля попала мужчине в грудь, развернула его в дверном проеме вокруг своей оси. Вторая пуля вошла ему в голову в районе уха. После первой пули его рука непроизвольно дернулась, пальцы сжались, и он произвел неприцельный выстрел из ружья в сторону балкона. Заряд, предназначавшийся мне, улетел в другую сторону.

Вся перестрелка заняла меньше двух секунд. Три выстрела практически слились в один.

Я вскочил с дивана и бросился к незнакомцу. Никогда прежде я не встречал этого мужчину. На вид ему было лет сорок. Слегка лысоват. Большой выпуклый лоб. Резко очерченный подбородок. Приметная внешность. Я бы запомнил его, если бы видел хоть раз в жизни.

Сообщник Вьюгиной был мертв. Кровь из его головы темной лужей только-только стала расползаться по полу.

«Если бы я не развернул его первой пулей, он бы успел выстрелить в меня, — осматривая тело, подумал я. — У меня классическая ситуация самообороны. Если сейчас нагрянет милиция, то ничего страшного. Я — оборонялся, незнакомец — нападал. Что дальше?»

Я обернулся. Дарья Вьюгина сидела у батареи, зажимая левой рукой шею. Между пальцев ее неудержимым ручьем текла кровь. Столько яркой алой крови может быть только при разрыве артерии.

— Помоги мне, — прохрипела Вьюгина, — вызови «Скорую»!

Я вышел на середину зала, вскинул руку перед собой, прикинул, куда пришелся выстрел. Заряд дроби поразил балконную раму. Все внутренние оконные стекла треснули, но остались на месте. В Дарью Вьюгину попала одна-единственная случайно отклонившаяся с курса дробинка.

Спасти человека, у которого разорвана сонная артерия, невозможно. Через пару минут она умрет от острой потери крови.

Я протер пистолет носовым платком, протянул его Вьюгиной.

— Даша, возьмешь в руки пистолет, я вызову врача. Если нет, я разобью телефон и уйду отсюда. Даша, бери ствол!

Она покорно взяла пистолет, прикрыла глаза. Кровь из нее все еще бежала, но уже не так сильно. Сердце Вьюгиной продолжало работать, оно гнало живительную кровь к мозгу, но кровь не доходила до головы, и сознание Дарьи Георгиевны с каждой секундой угасало. Жить ей оставалось совсем недолго.

Я прошел в прихожую, обулся. В дамской сумочке у вешалки нашел ключи от квартиры. Прильнул к двери ухом. Прислушался. В подъезде была тишина. Закрыв за собой дверь на ключ, я вышел из подъезда и вдоль дома, под окнами, проскользнул на остановку.

Со стороны могло показаться, что, покидая квартиру Вьюгиной, я совершил ошибку. Казалось бы, если мои действия — это самооборона, то чего мне бояться? Мне, как человеку, не чувствующему за собой вины, надо было бы вызвать милицию и по приезде следственной группы рассказать им примерно такую историю: «Я сидел в гостях у Дарьи Георгиевны. Она откуда-то достала пистолет и дала мне подержать. Тут из спальни выскочил незнакомый мужик и выстрелил в нее из ружья. Я не заметил, сколько стволов в ружье у этого мужика, и, спасая свою жизнь, выстрелил в него в ответ». Такой рассказ — прямой путь в тюрьму. Меня бы наверняка обвинили, что я превысил необходимую самооборону: стал стрелять в незнакомца, не уяснив его намерения до конца, и вообще, что это я сам спровоцировал перестрелку. Системе всегда нужен виновный, иначе преступление никогда не будет считаться раскрытым до конца. Необходимая самооборона — по юридической природе своей — такая мутная вещь, что лучше с ней не связываться, а то сам останешься виноватым.

Уйдя с места преступления, как это ни парадоксально, я обезопасил себя. С моим уходом картина событий в квартире Вьюгиной выглядит так: она стреляла в своего любовника, а он стрелял в нее и смертельно ее ранил. Первое пулевое отверстие в теле незнакомца никак не будет совпадать с местоположением тела Дарьи Георгиевны. Но могу поклясться хоть на Библии, хоть на Уставе КПСС, никто с этим разбираться не будет. Абсолютно всех устроит версия обоюдного убийства. Его Величество Процент Раскрываемости Преступлений никому не даст разрабатывать версии, при которых в квартире находился кто-то еще. Никому не нужно нераскрытое преступление, способное испортить всю статистику по раскрываемости убийств в районе и в городе в целом.

Выбросив ключи от квартиры Вьюгиной в открытый люк теплотрассы, я вернулся в райотдел и провозился с бумажной работой до самого позднего вечера. Уходя из РОВД, я остановился у окошечка дежурного по отделу и спросил у него, не задерживали ли сегодня некоего Добрюкова (у меня по делу действительно проходил такой подозреваемый). Дежурный сверился по спискам, отрицательно покачал головой.

— Никакого Добрюкова у меня сегодня не было. Кстати, Андрюха, скоро вашей лафе настанет конец. Через неделю Зыбина из больницы выпишут.

— Нашел чем пугать, а то я при Зыбине не работал! При Литвиненко, конечно же, спокойнее, зато при Александре Петровиче надежнее. Он своих в обиду не дает, а Литвиненко — чего с него взять, он временщик, лишний раз в споры с начальством вступать не будет.

Приехав в общежитие, я достал водку, выпил и только после этого почувствовал, как был напряжен все последние часы.

Как выяснилось впоследствии, Сергей Сергеевич Вьюгин с соседями по подъезду дружеских отношений не поддерживал, вел себя с ними заносчиво, важничал своей высокой должностью в милиции. Услышав грохот в его квартире, соседи по лестничной клетке милицию вызывать не стали. Соседей сверху в момент стрельбы дома не было, а жильцы снизу ничего не слышали, они смотрели телевизор. Тела Дарьи Георгиевны и ее любовника обнаружили только в воскресенье, когда по вентиляции стал распространяться трупный запах. Предварительное заключение следователя прокуратуры — обоюдное убийство в ходе перестрелки, возникшей после ссоры на почве личных неприязненных отношений. Как проходили похороны Дарьи Георгиевны, я не знаю. События на следующей неделе приняли такой оборот, что мне стало не до похорон.

В понедельник меня и Матвеева вызвал Николаенко.

— В пятницу, 3 июня, готовьтесь предстать перед кадровой комиссией областного УВД, — сухим официальным тоном объявил он.

— По поводу? — демонстрируя явную неприязнь к новому начальнику, дерзко, с вызовом в голосе спросил Матвеев.

— По поводу применения вами незаконных методов допроса к гражданке Соколовой, — ухмыляясь и паясничая, что было совершенно недопустимо при общении начальника РОВД с подчиненными, ответил Николаенко. — Готовьтесь к кадровой комиссии, — уже совершенно нормальным тоном продолжил он. — Ваши объяснения я читал — это бред сивой кобылы.