Саймон Бекетт - Множественные ушибы

— Извините.

Она извлекла из аптечки вату, опустила в воду и принялась отмачивать повязку. Один за другим тампоны отходили от кожи — теперь Матильде приходилось лишь слегка потянуть. Ее плечо загораживало от меня ступню.

— Я слышал, как утром кто-то стрелял.

— Отец. Пошел поохотиться.

— Полагаю, это он приходил вчера вечером.

— Да. — Она снова заправила за ухо прядь волос. — Прошу прощения. Мой отец — замкнутый человек. Он не любит чужаков.

— Я уже догадался. — Напрасно я это брякнул. Матильда не отвечала за поступки отца и, помогая мне, навлекала на свою голову неприятности.

— Почему вы не отвезли меня в больницу? Боялись, что возникнут проблемы из-за ваших капканов?

Она подняла голову.

— Я решила, что будет лучше, если стану лечить вас сама. Но если бы вам потребовалась неотложная медицинская помощь, вы бы ее непременно получили.

Странно, но я ей сразу поверил.

Матильда еще мгновение не сводила с меня взгляда, затем вернулась к работе и продолжила снимать повязку.

— Следовательно, я волен уйти, когда захочу?

— Разумеется.

— В таком случае зачем вы закрывали на замок крышку люка?

— Вы были в бреду — могли упасть с лестницы и покалечиться.

Учитывая вчерашние события, ее слова показались мне настолько нелепыми, что я чуть не расхохотался.

— Или не желали, чтобы меня увидел ваш отец?

Матильда промолчала, тем самым подтвердив мое предположение. Я не представлял, как она собиралась скрывать мое присутствие на ферме. Но, познакомившись с ее папашей, вполне мог ее понять. Оставалось благодарить судьбу, что в лесу на меня наткнулись его дочери, а не он.

— Как вам удалось поднять меня сюда без ведома отца?

— У него больная спина, и во второй половине дня обычно он спит. Из леса мы выносили вас на одеяле. Часто останавливались, чтобы передохнуть. — Матильда осторожно отлепляла от кожи последний тампон. — В амбаре нет удобств. Но в нем тепло и спокойно. Можете оставаться здесь сколько угодно. Во всяком случае, до тех пор, пока не окрепнете.

— Вы не боитесь, что я расскажу полиции о том, что случилось?

— Это ваше право.

И снова мне захотелось ей поверить. Но лишь до тех пор, пока я не вспомнил о полиэтиленовом пакете в рюкзаке. Наверное, у Матильды есть причины считать, что я не сунусь в полицию? От этой мысли меня прошиб пот. Но тут она окончательно сняла повязку, и когда я увидел, что находилось под ней, то забыл про все остальное.

— Проклятие!

Нога распухла и побагровела. Ногти на пальцах на фоне синюшной кожи казались крохотными перламутровыми пуговицами. От лодыжки к подъему тянулась цепочка вздувшихся, воспалившихся ран — отвратительных дырок с запекшейся вокруг кровью и гноем. По краям, похожие на лапы дохлых пауков, торчали нитки от швов.

— Это так и надо? — с тревогой спросил я.

По лицу Матильды я не мог догадаться, что она думает, беря еще кусок ваты и принимаясь протирать раны.

— Заживает.

— Заживает? — Я уставился на ступню, и, словно под действием взгляда, ее стало дергать сильнее. — Вам не кажется, что мне следует показаться врачу?

Она продолжала спокойно обрабатывать раны.

— Я вам говорила, что туда попала инфекция. Поэтому давала антибиотики. Но если хотите, чтобы я привела доктора…

От вида покалеченной ступни у меня возникло острое желание повидаться с врачом. Но врач стал бы задавать вопросы, и не только хозяевам фермы, но и мне. А в Матильде было нечто такое, что внушало доверие.

— Ну, если вы считаете, что все в порядке…

Она кивнула и взяла новый кусок ваты. Кожа на ее руках была грубой, ногти коротко подстрижены, и, как я заметил, на пальцах никаких колец. Обработав последнюю рану, Матильда сменила вату на тюбик с мазью и предупредила:

— Будет жечь.

И жгло. Но когда она закончила, нога выглядела не так скверно, как прежде, и больше походила на конечность, чем на отбивную. Матильда наложила новые тампоны и забинтовала. Все проделывалось ловко, экономными движениями. Из-под темных волос белел кончик уха. Круги под глазами обозначились резче. В ней чувствовалась одновременно ранимость и неприступность — внутренняя сдержанность, в которой не так-то легко пробить брешь. Хотя никто не приносил извинений по поводу случившегося, у меня почему-то возникло ощущение, что по-дурацки себя вел именно я. Когда нога была забинтована, я кашлянул и поблагодарил:

— Спасибо.

Матильда принялась убирать свои перевязочные материалы обратно в аптечку.

— Позднее принесу горячую воду, чтобы вы могли помыться. Если хотите что-нибудь почитать, захвачу для вас книги.

Я был сам не свой, что мало располагало к чтению, и, отказавшись, спросил:

— Сколько мне еще тут валяться?

— Все зависит от того, как скоро вы восстановитесь и сможете ходить. — Матильда оглядела сваленный у стен хлам. — Здесь где-то должны быть костыли. Попробую найти их.

— Чьи они? — Я внезапно встревожился: неужели я не первый узник на этом чердаке?

— Мамины.

Забрав поднос, она направилась к люку. Я смотрел, как Матильда исчезает в проеме, почти ожидая, что крышка за ней закроется. Но на сей раз она осталась открытой.

Сегодня завтрак оказался разнообразнее: приправленные маслом и черным перцем яйца всмятку, хлеб и стакан молока. Я проголодался, но, стараясь продлить удовольствие, ел медленно. Закончив, посмотрел на часы и обнаружил, что время почти не двинулось вперед с тех пор, как я сверялся с циферблатом в прошлый раз. На чердаке становилось жарко, и он наполнялся смолистым запахом разогретого дерева и пыли. Я начинал потеть. Небритый несколько дней, покрытый щетиной, подбородок зудел. Я сознавал, что от меня исходит запах болезни и разгоряченного тела. Не удивительно, что Матильда предложила мне помыться. И еще было противно во рту. Я провел языком по зубам и хмыкнул: вчера мне не требовалось никакой бутылки, чтобы одолеть папашу, — достаточно было просто дыхнуть на него.

Я достал из рюкзака зубную щетку и пасту и чистил зубы до тех пор, пока не заболели десны. А потом опять улегся на матрас. Но был слишком взбудоражен, чтобы уснуть. И поскольку мозг занять было нечем, он начал потихоньку закипать и требовать активности.

Держась за стену, я прыжками пересек чердак к тому месту, где грудой свалили мебель. Матильда сказала, что где-то среди хлама лежат костыли, и обещала поискать их, но я не видел смысла ждать. Здесь валялись какие-то искореженные, разрозненные вещи, покрытые серой пылью. У стульев не хватало ножек, чемоданы заплесневели, комоды без ящиков напоминали беззубые рты. За ущербным, без верха, бюро я обнаружил с полдюжины старинных, затейливо украшенных рам без холстов и стекол. Машинально начал разбирать их, но вдруг вспомнил, что теперь не знаю никого, кому бы они пригодились. Эта мысль принесла с собой тупую боль вины.