Саймон Бекетт - Множественные ушибы

Чтобы разглядеть циферблат часов, не пришлось включать лампу, хватило лунного света. Ровно полночь. Дрожащей рукой я нащупал сигареты. Осталось всего три. Из экономии я стал курить по половинке и теперь зажег обуглившийся кончик раньше начатой сигареты и набрал в легкие дым. Груз отчаяния легче не стал. В замкнутом пространстве чердака тянуло сыростью. Полоса света пролегла по полу и цеплялась за край моей постели. Я поднялся с матраса и прыжками перебрался по серебристой дорожке к окну. Ночь превратила пейзаж в черно-белую картинку. За тенью леса на зеркальной поверхности озера сверкала луна. Воздух отдавал металлической сыростью. Я глубоко вдохнул, воображая, будто погружаюсь под воду и в ее глубине даже волосы на голове становятся невесомыми.

Заухала сова. Только теперь я сообразил, что стою, затаив дыхание, и выдохнул. Мне не хватало воздуха. Приступ клаустрофобии стал невыносим, и я, схватив костыль и лампу, бросился к люку. Вернувшись на чердак, я оставил его открытым, и его проем зиял, как провал в никуда. При тусклом свете лампы я спустился вниз по ступеням.

В тот момент я не размышлял, что делаю. Нижние помещения амбара скрывались в темноте, но поскольку на небе ярко светила луна, лампа мне больше не требовалась. Я выключил ее и оставил у входа. Ночной воздух, пропитанный ароматом деревьев и трав, успокаивал. Я больше не чувствовал себя усталым, меня подогревало лихорадочное желание добраться до озера.

Выйдя на тропинку, по которой днем ходил Жорж, я поковылял между рядов виноградника. Здесь монохромный мир состоял лишь из света и тени. На краю леса я остановился, чтобы перевести дыхание. Деревья плотной, темной стеной стояли на краю поля. Здесь воздух был прохладнее и приглушал звуки. Лунный свет беспрепятственно просачивался сквозь ветви. Я поежился, не понимая, чего добиваюсь. Знал, что следовало вернуться, но озеро манило сильнее.

Так далеко я еще не ходил на костыле и теперь, пробираясь сквозь лес, тяжело дышал. Каждый шаг давался с трудом, и я внимательно смотрел, куда наступаю, поэтому не заметил бледной фигуры, пока она не оказалась прямо передо мной.

— Господи!

Я отпрянул и тотчас увидел других — неподвижные силуэты в листве. Сердце глухо забилось, но фигуры не шевелились. Когда первое потрясение прошло, я понял почему. Среди леса стояли статуи — испещренные лунным светом каменные мужчины и женщины. Я с облегчением вздохнул, но все же потрогал ближайшую, желая убедиться, что ее похожие на живые руки и ноги все же не из плоти и крови. Пальцы ощутили шершавость лишайника и гладкость твердого камня.

Я сконфуженно улыбнулся, и вдруг тишину леса нарушил крик. Пронзительный, нечеловеческий, который длился и длился, пока не оборвался так же внезапно, как начался. Я вглядывался в темноту, неловко сжимая костыль. Лисица или сова, убеждал я себя, но чувствовал, как дыбом встают волосы. Покосился на статуи — они не шевелились, но теперь их слепое внимание пугало еще сильнее. Снова раздался крик, и мои нервы не выдержали.

Все помыслы об озере исчезли, когда я ковылял обратно по темной дорожке. Оглушало собственное хриплое дыхание, и кровь шумела в ушах, пока я старался справиться с единственным костылем. Впереди, невероятно далеко, сквозь деревья пробивался лунный свет. Боже, как же я сюда добрел? Наконец лес расступился, и чащу сменили стройные ряды виноградника. Я ловил воздух ртом и продолжал неуклюже прыгать, пока снова не очутился в спасительном убежище амбара. Задыхаясь, задержался на мгновение, чтобы схватить лампу, и обернулся на лес. На тропинке никого не было, но я не успокоился, пока не забрался на чердак и не закрыл за собой крышку люка.

Грудь тяжело вздымалась, ноги стали ватными. Я так взмок от пота, будто действительно искупался в озере. Как мне пришло в голову идти к воде? Теперь сама мысль, чтобы поплавать, показалась смешной. Разве с забинтованной ногой я бы сумел удержаться на поверхности? Какой-то бред! Мне хотелось одного — спать. Но я еще вернулся к люку и надвинул на крышку комод.

Лишь после этого, ощутив себя в безопасности, рухнул на матрас и уснул мертвецким сном.

Лондон

Когда я вернулся от стойки, Коллам все еще разглагольствовал:

— Да ладно тебе. Непохоже, чтобы мы смотрели с тобой один и тот же фильм. Сам-то ты как думаешь? Я смотрел «Последний наряд», а ты?

— Я утверждаю только одно: фильм закрепляет стереотипы характеров. Герои — закаленный служака и молокосос. Такой прием…

— Это архетипы, а не стереотипы! Неужели ты не уловил суть картины?

— Уловил. Только думаю… не знаю, как это выразить…

— Вот именно.

— Коллам, почему бы тебе не заткнуться и не позволить Джезу закончить мысль? — вмешалась Жасмин.

— Позволил бы, если бы он не городил такую чушь!

Я поставил напитки на стол: пиво для Коллама, Жасмин и меня, апельсиновый сок для Хлои и водку для Джеза. Когда я садился, Хлоя улыбнулась.

Жасмин повернулась ко мне:

— Шон, убеди Коллама, что человек имеет право критиковать фильм с Джеком Николсоном и не бояться, что его сожгут на костре за ересь.

— Шон согласен со мной! — отрезал Коллам.

Тощий, с бритой головой, с пирсингом, подчеркивавшим налет первозданной дикости, который ему так нравилось себе придавать.

— Николсон — лучший актер своего поколения, и никаких исключений.

— Николсон — актер, получавший случайные роли, но которому очень повезло. — Хлоя метнула на меня быстрый взгляд. Она нарочно заводила Коллама, а тот, как всегда, попался на удочку.

— Полная фигня. Я напомню тебе одно название, Хлоя: «Пролетая над гнездом кукушки»! — Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, намекая, что говорить больше не о чем и спор выигран.

— Роль проще простого, — закатила глаза Жасмин. — С такой справился бы любой приличный актер. — В тот вечер ее волосы были собраны на затылке, она пришла в свободной темной одежде, потому что, как однажды по секрету призналась Хлое, стеснялась своей полноты.

— Скажешь тоже! А как насчет «Китайского квартала» и «Отступников»?

— А что? — Хлоя принялась загибать пальцы. — «Иствикские ведьмы», «Марс атакует!», «Бэтмен» — это все лучший актер своего поколения? Ты это утверждаешь?

— «Бэтмен» очень даже ничего, — насупился Джез. — Однако до «Черного рыцаря» недотягивает.

На него не обратили внимания. Джез пил весь вечер, и его забрало больше, чем обычно. Как и Коллам, он преподавал в лингвистической школе в Фулеме, где и я работал последние несколько месяцев. Жасмин была его девушкой и лучшей подругой Хлои по гуманитарному колледжу. Она тоже учительствовала в этой школе, пока не нашла более прибыльную работу в университете.