Макс Коллинз - Агата и тьма

И Берти, да благословит его Бог, только представил ее зрителям и не стал пытаться принудить к столь пугающей ее речи.

Когда зажегся свет, она вышла в проход, чтобы поговорить со зрителями, с готовностью подписывая программки, книги и альбомы автографов. Она была не против разговоров — коротких и адресных — с умными поклонниками. А все, кому нравились ее книги, могли считаться таковыми. Рядом с такими дружелюбными обычными людьми, как эти театралы, ее робость и нервозность, к счастью, исчезали.

По этой причине она оказалась последней из гостей, кого должны были везти в «Савой» на «Роллс-Ройсе». Даже актеры успели смыть грим, сменив костюмы на вечерние наряды, когда Агата, наконец, прекратила общение с обожающей публикой. («Лучшая ваша вещь, дорогая!», «Высший класс — вот что я скажу!», «Победа!», «Сплошное наслаждение!»)

Караван «Роллс-Ройсов» должен был сделать несколько рейсов — и Агата ждала машину в фойе театра, отойдя от стеклянных дверей. Суматоха, слава богу, закончилась. На улице у театра было пусто, не считая Джанет Камминз и ее мужа: Джанет поручили заботиться об Агате, пока остальные «Роллс» за «Роллсом» отправились в отдельный зал в «Савойе».

В театре остались считаные служащие: даже капельдинеры разошлись. Помощник администратора разбирался с какими-то делами в билетной кассе. Дожидаясь машины, она забрела обратно в зал. Занавес подняли, открыв декорации богатой современной гостиной с балконными дверями, выходящими к нарисованному морю.

Сегодня она получила ответ на один вопрос.

Она видела и слышала, как зрители военного времени реагируют на пьесу, которая была чуть ли не самой кровожадной в ее творчестве: семь убийств и самоубийство. И они были от нее в восторге — от каждой ужасающей минутки.

Времена и правда настали ужасные — начиная со зверств самой войны и кончая последней цепочкой вест-эндских убийств, в расследование которых она позволила себе впутаться.

Никогда еще поставляемая ею пища для эскапизма не принималась с такой благодарностью — словно самое необходимое питание. Когда наступит послевоенное время, она прекрасно в него впишется. Возможно, ей понадобится сделать свои книги чуть более глубокими в плане психологизма, дабы угодить публике, ставшей менее наивной, чем в золотое время, — и благодаря взаимодействию с инспектором Гриноу и сэром Бернардом она постарается изображать полицейские и судебные процедуры более точно и реалистично.

Но если не считать этого, «колбасная фабрика» (так она мысленно называла свои труды) продолжит работу — спасибо большое.

С чувством, будто с плеч ее свалился тяжкий груз, она пошла обратно в фойе… и взрыв сотряс здание, швырнув ее на покосившийся пол, по которому она в своих мехах и нарядном платье закатилась в угол между билетной кассой и лестницей, а фойе начало оседать. Со сверхоглушительными звуками лавина строительных материалов летела вниз, поднимая тучи пыли и мелких крошек.

Кто-то завопил — не Агата, какая-то женщина на улице, наверное Джанет Камминз. Ошеломленная и оглохшая, Агата теснее вжалась в угол: с потолка продолжали сыпаться куски, заставляя перемолотые в пыль кирпич, камень и известку зависать в воздухе грязными клубами.

И наконец — спокойствие.

Она оценила свое положение.

Встать невозможно: часть потолка перекосилась и уперлась в бок кассы, создав комнатенку метр на полтора. Она сама покрыта грязью взрыва, но вроде все цело. Воспользовавшись познаниями медсестры, она тщательно осмотрела себя, пока обрушившееся фойе продолжало оседать со стоном и скрежетом.

Возможно, подвернула лодыжку.

Все остальное вроде бы в порядке. Ее бросило на пол — и она по нему прокатилась, но кости целы и сотрясения мозга нет. Дышать было трудно из-за того, что в воздухе висела масса пыли, так что она закрыла лицо носовым платком из кармана шубы, которая сильно смягчила падение.

Так что в этом смысле ей повезло.

Она слышала голоса за обрушившимися плитами и обломками фойе, но разобрать слов не могла. Взрыву не предшествовала сирена воздушной тревоги, да и сейчас они не резали ночь — уж это было бы слышно, несмотря на завалы.

А если не налет — что же тогда могло случиться?

Потом, завязывая платком нижнюю часть лица, словно бандитка, она вспомнила руины по соседству, где раньше была ассамблея Уиллиса — любимое место мусорщиков и мародеров. Возможно, они сделали случайное открытие, найдя неразорвавшуюся бомбу.

Это объяснило бы нынешнюю ситуацию.

Она посмотрела наверх и увидела косо лежащую плиту — остатки бывшей крыши, ставшие сейчас для нее потолком, плита, похоже, сдвигалась понемногу, скрипя, словно старые дверные петли в фильме про дом с привидениями, плюясь камешками и грязью.

Под носовым платком ее губы сложились в горькую усмешку.

Вот чем все закончилось: Агата Кристи (не Маллоуэн), автор такого количества смертоубийств, попалась, словно мышь в мышеловку, и ждет, когда потолок обрушится и раздавит.

Как это ужасно, обладать повышенным чувством иронии: единственное, что по-настоящему всегда ее пугало, — это мысль оказаться похороненной заживо. Она избегала бомбоубежищ именно по этой причине.

Ну что ж: она останется спокойной. Она не даст волю своей фобии. И не станет глупой старухой-истеричкой.

Всмотревшись в гору мусора перед собой, примерно там, где должна находиться улица, она, встав на четвереньки, начала раскапывать путь наружу. Какое-то время никаких проблем не возникало, и она была довольна своими усилиями.

А потом плита сместилась и упала — Агата тихо вскрикнула.

Стена и другие остатки строения удержали плиту, но этот покосившийся «потолок» теперь находился всего в нескольких дюймах от ее головы. Она в гробу. Похоронена заживо. Агата Кристи погибает смертью, достойной пера Эдгара По.

Молясь (не за себя, а за Макса и Розалинду и тех внуков, которые еще только могут родиться), она не сдавалась, загребая мусор и убирая небольшие обломки, обломки побольше, — и продвигалась вперед, пока не добралась до крупного фрагмента покосившегося потолка, похожего на ту плиту, что оказалась сверху. Ей не удавалось за него ухватиться — а если и удалось бы, то не хватило бы сил сдвинуть.

Тяжело дыша под своим платком, она села на пол — и усталость ласково шептала ей на ухо, изнеможение гладило каждую мышцу, кость и жилу: отдохни. Усни. Жди. Кто-нибудь придет…

…возможно, смерть.

И пока она рассматривала возникший впереди тупик, плита потолка пошевелилась — словно сама по себе.

Она услышала хриплое дыхание напряженных сил — и плита сдвинулась, на мгновение она увидела лицо — юный курсант! — и улицу…

…а потом посыпались новые обломки, заполнившие отверстие.