Сергей Волгин - Лейтенант милиции Вязов. Книга третья. Остриё

Он раз предупредил, второй и затем выстрелил вверх.

- Руки вверх! - кричали милиционеры, подбегавшие к нему сзади.

Суслик остановился, сбросил пиджак, и в руке у него блеснула финка. Он размахнулся. Финка блеснула еще раз в воздухе, и Михаил почувствовал сильный удар в грудь. Но он успел сделать большой прыжок и схватить преступника за руку. В глазах потемнело. Он упал …

Суслик попытался выдернуть руку, несколько шагов протащил за собой лейтенанта, однако освободиться ему не удалось.

Он присел, хотел ударить лейтенанта по руке, но увидел мертвые глаза и застыл в ужасе.

Михаил и мертвый держал бандита …

Подбежавший милиционер оглушил Суслика кулаком.

Стоя за углом, Пашка видел, как провели Суслика и пронесли в машину лейтенанта. Машина ушла, а он еще долго стоял за будкой и размышлял: «Святого взяли, Суслика - тоже, а меня разве оставят на воле? Не такие там дураки!»

Пашка сел на землю, прислонился спиной к фанерной стенке. Что-то ослабели ноги. Перед Петькой и даже перед Сусликом он мог храбриться сколько, угодно, а вот наедине с самим собой …

- Ну и черт с ними!- выругался он и вскочил.- Все равно возьмут.

В автобусе Пашка нетерпеливо топтался. Скорее бы …

В отделении чувствовалась суматоха, милиционеры не ходили - бегали. Выскочил дежурный, заорал на шофера и скрылся- В машину влезли два капитана.

Пашка увидел вышедшего Невзорова и кинулся к нему.

- Гражданин начальник! Сам явился … Забираете!

Невзоров некоторое время смотрел на Пашку какими-то блеклыми глазами, наверное, он никого перед собой не видел, и вдруг глаза его покраснели, и он заорал с надрывом, с бессильной злобой:

- Убирайся к чертям собачьим! Без тебя тошно …

Лейтенант ушел.

Пашка стоял онемевший. Что? Его не признают за вора? Кто же он, Пашка Окороков,! Кто?!

Подполковник Урманов стоял у стола, перебрасывая папиросу из одного угла рта к другому, и с бессильной ненавистью смотрел на входившего Суслика. Преступник не успел еще подойти к столу, а подполковник уже задал вопрос:

- Твои?!- и показал глазами на две финки, лежавшие на столе. Суслик сморщился, может быть, усмехнулся - понять было трудно, и сказал гнусаво:

- Так и быть, расколюсь.

- Подписывай ПРОТОКОЛ!

На краю стола лежал заготовленный заранее протокол. В нем, собственно, было написано всего несколько слов. Суслик нагнулся и прочитал: «Я убил гражданина Окорокова и лейтенанта милиции Вязова…». Дрожащей рукой он взял ручку и расписался. Потом медленно выпрямился. Маленькое лицо его сморщилось еще больше и, казалось, уменьшилось в два раза.

- Теперь в расход?- глухо выдохнул он.

- Я бы тебя!.. - выхватив изо рта папиросу, бледнея, закричал подполковник и, бессильно опускаясь на стул, отдал распоряжение:- Уведите!

Беру дневник, наверное в последний раз. Ох, как тяжело записывать. И ручка тяжелая, словно железный лом, и рука немеет.

Я сижу за столом, у меня мама, она спит на кровати. Она не оставляет меня одну … Не страх сковывает меня, не жалость к себе.

Вижу Мишу живого … Он мне говорит:

- Да, ничего не поделаешь, жизнь еще плохо устроена, борьба иногда входит в крутые виражи …

Ночь темным-темна. Мне душно. Почему? За окном шумит ветер, идет снег. А тишина в комнате вот-вот взорвется.

Квадраты окон тусклы и печальны.

Снег …

Я сидела у гроба и смотрела на белое лицо Миши, на белый снег, падающий на гроб … Я плакала беззвучно и не видела ни машин, ни дороги, ни людей. К сердцу подступали какие-то волны, оно сжималось и замирало. А я держалась и все твердила: «Нельзя раскисать… Миша осудит… Нельзя раскисать…».

Я поняла: горе безутешное, его просто надо пережить.

Ох, как плохо провожать человека в небытие!

Я, кажется, видела склоненные седые головы деревьев …

А жизнь течет, и в ней тонет всякое, даже безысходное горе. Кладбище … У меня подкосились ноги- силы почему-то иссякли.

Кто-то посадил меня на стул.

Людей я видела, как сквозь туман.

Выступающих я не узнавала, но не важно кто были они, важно, что эти люди говорили о людской чистоте, смелости и честности, обо всем, чем отличается человек с большой буквы. Они говорили о Мише …

«И как бы ни ярилось старое, отживающее отребье человеческое, мы все равно победим!»- сказал кто-то, а я подумала: «Я тоже должна драться с отребьем и побеждать…». И тут поклялась на могиле моего мужа, погибшего от руки мерзавца, не щадя ни сил, ни жизни уничтожать всякую нечисть, вычищать, выгребать людской мусор, сдирать, если потребуется,-зубами! ..

Вот и конец последней записи … Устала рука, устала я. Прощай, мои дневник!

Ушли с кладбища машины, люди уже разошлись, а Костя все стоял невдалеке под деревом, неумело курил папиросу. Кашлял до слез, но курил упорно, до одури. Потом подошел к могиле Михаила Анисимовича.

Снег, липкий и влажный, старательно устилал землю, засыпал свежие комья могильной насыпи, казалось, он старался скрыть следы дел людских, обновить землю.

Костя, закрыв лицо руками, плакал. Он не слышал, когда к нему подошли Вера, Пашка и Петя. Они стояли рядом и смотрели на него печальными глазами.

- Пошли, Коська, замерзнуть можно,- сказал Пашка.

Костя не ответил. И не пошевелился.

- Новость сообщу тебе,- помедлив, продолжал Пашка.- Завязал я намертво … С Петькой ходил к его директору. Обещал принять …

Костя молчал.

- Ты чего молчишь?- испугалась Вера и дернула Костю за рукав. Костя отнял от лица руки, посмотрел на товарищей

- Пошли,- повторила Вера.

Костя поднялся и пошел по тропинке между могил, загребая ногами снег. Пашка и Петя тронулись вслед.

Вера шла сзади и украдкой вытирала глаза.