Шарль Эксбрайя - Раны и шишки. Любовь и лейкопластырь. Порридж и полента. Оле!.. Тореро! Пой, Изабель!

— Это не совсем так. Я целый вечер просидел в кафе позади тебя.

— Черт возьми! И ты ко мне не подошел?!

— Я не решался.

Конечно же я солгал, но эта ложь сейчас была необходима.

— Прошло столько времени… Я не знал, будешь ли ты рад меня видеть. Ведь мы расстались не в лучшие времена…

— Эстебан… Мы знали и любили друг друга задолго до этих времен. А что ты делаешь в Альсире?

— Как тебе сказать… Просто я ходил по Валенсии и вдруг увидел автобус с табличкой «Альсира». Мне захотелось с тобой поговорить. Но я не знал, где ты живешь, и зашел в кафе, чтобы спросить адрес. Потом ты сам туда зашел. Вот и все.

— Если я правильно понял, Эстебан, ты никогда не собирался к нам приезжать, и если бы не этот случайный автобус…

Когда он произнес «к нам», мое сердце забилось быстрей.

— Ты остановишься у нас. Твои вещи с тобой?

Я показал ему маленький чемодан.

— Ты не занят в ближайшие дни?

— Вроде бы нет.

— Тогда останешься у нас погостить подольше…

— Но…

— Прошу тебя, Эстебан!.. Этим ты окажешь мне большую услугу…

— Услугу?

И тогда он со вздохом признался:

— Мне здесь очень тоскливо…

Усадьба Луиса, как я и предвидел, находилась на склонах сьерры Мурта. Его автомобиль с открытым верхом легко брал подъемы, и незначительный шум мотора ничем не тревожил покой ночи, которую северяне непременно приняли бы за весеннюю. В поездке мы не обменялись ни единым словом. Очевидно, нам нужно было слишком много сказать друг другу, и никто не знал, с чего начать. Я не решался расспрашивать его о Консепсьон, боясь выдать свое волнение, Луис же, несомненно, был занят мыслями о своей неудавшейся жизни. Мы почти подъехали, когда он спросил меня с деланным безразличием:

— Ты, по-прежнему, занимаешься корридой?

В страшном волнении я встал, увидев, что Консепсьон входит в приемную нижнего этажа, оформленную в крестьянском стиле. Она же сразу меня узнала и сказала, словно мы расстались накануне:

— Добрый вечер, Эстебан. Рада тебя видеть у нас.

— Добрый вечер, Консепсьон… Да пребудет с тобой Господь…

Луис рассказал о нашей встрече. Консепсьон оказалась менее доверчивой, чем он. С иронией она спросила:

— Это правда, Эстебан, что ты боялся приехать к нам?

Ее муж попытался перевести все в шутку:

— С тех пор, как дон Эстебан стал мадридцем, он больше не думает о своих друзьях из провинции. Мне кажется, он попросту забыл о нас!

Консепсьон внимательно посмотрела на меня и отчетливо выговаривая слова произнесла:

— Не думаю… Эстебан не из тех, которые забывают…

Была ли она искренней? Я слишком мало знал женщин, чтобы правильно ответить на этот вопрос. Поэтому я предпочел обратиться к Луису.

— Я больше не живу в Мадриде… С января я в Триане.

— Вот это да!

Не глядя на Консепсьон, я объяснил:

— Я уже не юноша, Луис, а ты ведь знаешь, что одинокий старый зверь всегда возвращается подыхать в места, где родился.

Они оба рассмеялись: Луис — чтобы подтвердить полное доверие моим словам, Консепсьон — чтобы скрыть свое смущение. Она спросила:

— Ты вернулся к матери?

— Да, но только ее уже больше нет с нами…

Перекрестившись, она прошептала:

— Мир праху ее…

Чтобы разрядить сгущавшуюся атмосферу, я добавил:

— Но зато я вновь обрел то, что ближе всего моему сердцу, — Гвадалквивир.

Вальдерес, чтобы сменить тему разговора, обещавшего стать не совсем приятным, торжественно объявил:

— Знаешь, Консепсьон, Эстебан останется у нас на несколько дней. Мы покажем ему все самое интересное, и он, быть может, признает, что Триана — не единственное место на земле, где можно жить.

Несмотря на всю свою выдержку, Консепсьон не смогла полностью скрыть удивления. Я чувствовал, что ее будет гораздо труднее убедить в бескорыстных целях моего визита, чем ее мужа.

Конец вечера прошел спокойно. После ужина, за которым нас обслуживала красивая девушка, которую легче было представить с кастаньетами в руках, чем накрывающую или убирающую со стола, мы перешли к кофе. Когда пришло время ложиться спать, я встал, и Консепсьон вызвалась показан, мне мою комнату.

— Надеюсь, тебе здесь понравится?

— Я не привык к такому уюту, если ты еще помнишь Триану…

Опустив голову, она просто сказала:

— Я не забыла Триану… Спокойной ночи. Эстебан.

— Спокойной ночи, Консепсьон.

Я почувствовал, что она хотела еще что-то сказать, но не решалась. Только выходя из комнаты, она задала вопрос, который ее мучил:

— Эстебан, зачем ты приехал?

Луис, показавшись на пороге, чтобы посмотреть, как я устроился, избавил меня от необходимости солгать ей.

Мне плохо спалось. Мысль о том, что Консепсьон совсем рядом, была одновременно и радостной, и невыносимой. Моя привязанность к той, которая предала меня, имела привкус горечи: помимо воли, мне становилось обидно за ее счастье и за то, что она не испытывала ни малейших угрызений совести из-за того, что по ее вине моя жизнь была сломана и исковеркана. Удивительно, но я был больше настроен против Консепсьон, чем против Луиса. В конечном счете, он поступил так, как поступил бы любой другой мужчина, ухаживая за понравившейся ему девушкой. Мои мрачные мысли развеялись только тогда, когда со двора послышался голос Консепсьон, что-то приказывающей слугам. Я опять был счастлив, благодаря своей чистой и нежной привязанности.

Солнце Левантии [80] Географическая область в Испании. уже заливало золотом эту благодатную землю. Я нашел Консепсьон в саду, где она поливала цветы. Какое-то время мы не могли найти темы для разговора, и, чтобы прервать это молчание, она наконец сказала:

— Видишь, Луис занимается апельсинами, а я довольствуюсь своими цветами и встаю так рано только из-за них. Ты обратил внимание, какое жаркое здесь солнце уже с самого утра…

— Ты ведь привыкла к этому… Помнишь, когда мы гуляли там, на берегу Гваделквивира, и не обращали внимания на жару!

Она не сразу ответила, а когда стала говорить, ее голос слегка дрожал:

— Неужели ты так и не простил меня?

— Сердцу невозможно приказать… А где Луис?

Она подошла ко мне и прикоснулась к руке. Я сделал шаг назад:

— Не прикасайся ко мне!

Я увидел, что ее глаза наполнились слезами.

— Ты меня ненавидишь, Эстебан?

Ненавижу! Да больше всего на свете мне хотелось обнять и прижать ее к себе!

— Зачем ты вернулся?

— Чтобы увидеть тебя…

Она долго смотрела на меня, прежде чем сказать:

— Я не верю тебе, Эстебан…

— По-моему, ты впервые сомневаешься во мне, Консепсьон.

— Я впервые боюсь тебя.

Отчужденные, мы стояли друг перед другом… Да, она не без оснований опасалась меня.