Шарль Эксбрайя - Раны и шишки. Любовь и лейкопластырь. Порридж и полента. Оле!.. Тореро! Пой, Изабель!

— Вы понимаете, что творите?

Если бы не дон Фелипе, я поступил бы так же, как когда-то Пакито… Мысль о мальчишке навела меня на Консепсьон. Я обернулся к ней. Она закрыла лицо ладонями. Изо всех сил я крикнул ей:

— Имей смелость досмотреть до конца, ты хотела этого!

Но мой голос не достиг ее.

Став перед быком, Луис развернул мулету, на краю которой я заметил непонятное белое пятно. Луис окаменел, словно загипнотизированный этим пятном. Бык рванулся с места…

Тело Луиса Вальдереса лежало в часовне арены Линареса. Все свершилось. Из той квадрильи в живых остался один я. Скоро наступит и мой черед.

Как только Луис оказался на земле, орущая публика сразу же утихла. Смерть тореро вернула ему утраченное достоинство. Животное еще уводили с арены, а мы с доном Фелипе уже бежали к телу нашего друга. С пробитой грудью он умирал, не приходя в сознание. Внезапно, сквозь слезы я увидел белое пятно на мулете. Мы с Марвином подобрали красную ткань. Белое пятно оказалось запиской, которая гласила:

« Яжду тебя, Луис. Пакито».

Дон Фелипе аккуратно положил записку себе в бумажник.

Стоя на коленях, я молился у останков моего погибшего друга, но вдруг до меня дошло, что я сам тоже нахожусь в смертельной опасности. Ведь я оставался последним свидетелем, как говорила Консепсьон, — последним виновником смерти Пакито. Она убьет меня, как убила тех четверых! Я поднялся на дрожащие ноги, и дон Фелипе спросил:

— Что с вами?

— Я уезжаю… Мне нужно уехать!

— Подождите, дон Эстебан…

— Да разве вы не понимаете, что она убьет и меня!

Он вывел меня на улицу и заставил сесть с собой в такси. Вернувшись в гостиницу, мы заперлись в ею комнате.

— Так кто же убийца, дон Эстебан?

— Консепсьон Вальдерес…

И я расплакался, как мальчишка. Дон Фелипе на миг растерялся, но затем быстро пришел в себя.

— Вот оно значит что…

Он подошел ко мне и по-дружески обнял за плечи.

— Возьмите себя в руки, дон Эстебан.

— Извините…

— Я знаю, что с вами случилось худшее, что может случиться с мужчиной: оказалось, что та, которой вы посвятили всю жизнь, — ничего не стоит. Но все-таки же почему столько убийств?

— Из-за Пакито.

И я рассказал ему все. Когда я окончил, дон Фелипе спросил:

— По-вашему, дон Эстебан, она сошла с ума?

— Думаю, да. Смерть Пакито оказалась для нее таким тяжелым ударом, какой мы не могли себе даже представить. В тот день в ней что-то сломалось, и она стала жить только для тою, чтобы когда-нибудь отомстить. Страшно то, что предложив Луису вернуться, я сам предоставил ей такую возможность.

— В общем, вы оказались перстом судьбы, дон Эстебан. Ну, а если бы вы не вернулись в Альсиру?

— Возможно, сдерживая все в себе, она окончательно сошла бы с ума… возможно, она убила бы мужа…

— А возможно, вовсе ничего бы не предпринимала, — пойди угадай!

— Именно это я и не перестаю себе повторять: если бы я не встретил Мачасеро…

— Что же, дон Эстебан, наша судьба зависит от случая, не мне вам об этом говорить, но скажите, как она это делала?

— Здесь я тоже чувствую свою вину. Я должен был насторожиться. Она слишком легко согласилась с возвращением Луиса на арену. Женщина, у которой остались ужасные воспоминания о корриде, должна была воспротивиться. Нас с Луисом удивила эта победа, но мы не поняли, что это был заранее подготовленный план.

— Похоже на то…

— Во всяком случае, она во многом помогала Луису, следя за его тренировками и готовя еду. Надо отдать ей должное: она вела себя, как страстная любительница корриды.

— Ну, а преступления?

— Если вы помните, дон Фелипе, именно она приготовила кофе для Гарсиа. Делая вид, что заботится об Алохья, часто расспрашивала о его семье. Он был уже на коне и готовился к пассео, когда она подошла к нему, чтобы пожелать удачи. Она хорошо умела делать уколы и часто, еще до замужества, помогала больным в Триане. Наконец, одно из анонимных писем было опущено в Альсире, куда Консепсьон накануне ходила за покупками. Затем, вчера утром, она, будто случайно, захотела прогуляться по Линаресу, и только после того, как она вернулась, Луис получил новую записку. Наконец, дон Фелипе, именно она готовила одежду и складывала багаж для Луиса. Нет ничего проще, чем приколоть бумажку к мулете…

Марвин задумался над перечисленными мной обвинениями.

— Да, все отлично сходится… Что вы собираетесь делать, дон Эстебан?

— Спасаться, я уже говорил.

— Вот это на вас не похоже, амиго.

— Люди меняются с возрастом… Вообще же, дон Фелипе, я боюсь не столько смерти, сколько смерти от ее руки.

— Но ведь она вас любила?

— Меня любила другая, от которой осталась только внешность.

— Куда же вы поедете?

— К себе в Триану. Хотя, у меня нет иллюзий. Она найдет меня и там.

— А вы не можете спрятаться в другом месте?

— Нет. Я чувствую себя хорошо только там, и потом, дон Фелипе, я все-таки сказал вам неправду… Я не боюсь умереть от ее руки, лишь бы не здесь, а только там, где прошли годы нашей любви.

— Во всяком случае, дон Эстебан, я постараюсь не позволить ей совершить задуманное, можете на меня рассчитывать.

Выйдя из гостиницы по направлению к вокзалу, я встретил Консепсьон.

— Куда ты пропал? Ты… ты уезжаешь?

— Я возвращаюсь к себе, в Триану.

— Ты покидаешь Луиса? Ты и меня покидаешь?

— Я не хочу умереть здесь.

— Умереть? Почему умереть?

— Потому, что я последний из квадрильи, выступавшей в тот день, когда погиб Пакито.

Она пристально посмотрела на меня и медленно сказала:

— Значит, ты все понял?

— Да, все понял, Консепсьон… Я еду в Триану и буду там тебя ждать.

— Ждать? Зачем?

— Чтобы умереть.

30 сентября.

Я продолжаю свои записи после месячного перерыва. Завтра я выхожу из больницы, а сейчас мне приходится делать над собой усилия, чтобы вернуться к событиям той ужасной ночи, когда страх и смерть были моими спутниками. За моими окнами забрезжил рассвет, когда в своем рассказе я поставил точку. Мне хотелось, чтобы она прочла эти страницы после того, как убьет меня. Быть может, вместе с угрызениями совести к ней вернется рассудок? Утром мой животный страх притих. Я больше не опасался присоединиться к Луису, Гарсиа, Алохья, Ламорилльйо и к несчастному Пакито, ставшему причиной этой ужасной драмы. Под крышами Севильи еще двигались тени. Я в последний раз обратился с молитвой к Нуэстра Сеньора де ла Эсперанца [124] Надежда. , святой покровительнице Трианы, которая всегда помогала мне. Я просил у нее дать мне силы, чтобы пройти этот последний этап.

Вдруг я услышал приглушенный звук шагов. Все происходило, как я и рассчитал, и от этого я почувствовал жутковатое наслаждение. Слушая, как она тихо-тихо поднимается по лестнице, я закрыл свои записи и вложил их в картонную папку. Шаги приближалась. Я затаил дыхание, когда она осторожно постучала в дверь и прошептала: