Марина Крамер - Пластика души [litres]

У меня в голове мгновенно щелкнуло – а ведь тогда, в отеле, режиссер и его продюсер говорили что-то о том, что теперь им негде будет брать материал. Выходит, они уже об этом знали?

– Ты не хочешь до полиции прогуляться? – спросила я, и Оксана удивленно протянула:

– Заче-ем?

Я вкратце пересказала ей, что помнила из диалога в испанском отеле.

– И твой Феллини вспомнил о тебе, о том, что ты можешь быстро написать сценарий. И не зря он тебя в столицу потащил, не за большой любовью, теперь понимаешь? Так и кропала бы ему эти мыльные оперы за возможность его, гениального, в койке иногда обслуживать.

Оксанка молчала.

– Вот сволочь! – выдохнула она наконец. – Соловьем разливался, про какие-то бешеные гонорары говорил, мол, если сейчас прокатит – дальше вообще будем деньги лопатой грести… Козел плешивый!

Я не стала напоминать ей о том, что плешивый козел всего неделю назад был гениальным, талантливым и самым любимым на свете. Оксана всегда мгновенно загоралась и так же быстро переходила от любви к вспышкам ненависти, я уже не особенно обращала на это внимание. А сейчас и не особенно хотела вообще о чем-то говорить, у меня своего достаточно, но я знала, что с ней поделиться этим не могу – будет злорадствовать, потому что сейчас сама загнана в ловушку.

– Ты у матери?

– А где мне еще быть? Ношусь за Владыкиным по городу, как гончая за зайцем, и он постоянно ускользает. Никогда бы не подумала, что он такой шустрый, – пожаловалась подруга. – А у меня и вещей-то с собой толком нет, все пляжное да курортное. Хожу в одном и том же платье.

– Ну, новое купи – в чем проблема?

– В деньгах, Деля! Я тебе должна за билет, а ты про платье говоришь.

– Забудь, мне не нужно. Подумай лучше, что ты дальше будешь делать.

– Дожму Севку, – уже беззаботно сказала она. – Куда он денется? Пофыркает еще денек – и все, сам приползет.

«Похоже, что в этот раз ты заблуждаешься, – подумала я. – Никуда он не приползет». Но говорить этого вслух не стала, иначе наш разговор не закончится никогда, а я уже просто не могу выносить Оксанкины жалобы.

– Слушай, Ксюха, если ты просто поболтать… у меня работа стоит, я за диссертацию села…

– Надо же! – фыркнула она. – Даже личная жизнь не отбила у тебя охоты строить карьеру. Удивительный ты человек, Делька.

– Ну, какая есть.

– Ладно, не буду отрывать тебя от великого дела развития пластической хирургии. Пойду страдать от маменькиных нападок.

– Ругаетесь?

– А то! – почти весело сказала Оксанка. – Все, работай, научное светило.

Я сунула трубку между диванных подушек и закрыла глаза. Сейчас бы спать лечь, но я обещала себе главу дописать. Надо всегда придерживаться плана, иначе я так и погрязну на начальной стадии, не продвинусь ни на шаг. С возрастом стало труднее совмещать работу, написание диссертации и все остальное, но делать нечего – я взялась за это и должна довести все до конца.

За вещами Матвей не приехал и меня собрать и привезти их тоже не попросил. Мы каждый день виделись в клинике, но все разговоры касались только рабочих вопросов. Я чувствовала легкий холод в его тоне, но глаза почему-то всякий раз говорили об обратном. Я отводила взгляд, стараясь внушить себе, что все это лишь плод моей фантазии. Так было легче.

Он перебрался к матери. Не мог приходить в свою квартиру, не мог оставаться один. Ирина Кирилловна удивилась, но ничего не сказала, просто разложила диван в большой комнате, развесила в шкаф немногочисленные вещи сына и по вечерам, если он не дежурил, встречала его ужином. Об Аделине тоже не спрашивала, и Матвей был ей за это очень благодарен. Встречаться на работе и без того оказалось тяжело, так что не до разговоров.

Матвей и сам не понимал, почему сидит безвольно на диване в материнской квартире и не делает никаких шагов, чтобы вернуть Аделину. По сути, все началось из-за него, эта его дурацкая неуверенность в себе, он-то думал, что прошло за столько лет. Пережив в детстве предательство родной матери, он ко всем женщинам теперь относился настороженно и ждал от них чего-то подобного. С годами вроде бы это разрушительное чувство притупилось, однако сейчас всколыхнулось с новой силой, и теперь Матвей бессильно наблюдал за тем, как день за днем Аделина Драгун уходит из его жизни, оставшись в ней только коллегой, начальницей – и больше никем.

Однажды Ирина Кирилловна, убрав посуду после ужина, неслышно вошла в комнату, где лежал на диване лицом к стенке приемный сын, села рядом и погладила его обнаженное плечо:

– Матвей… тебя что-то гложет, сынок, смотреть больно. Может, поделишься? Я ночами не сплю, слышу, как ты тут ворочаешься и вздыхаешь.

Он рывком сел и виновато посмотрел на мать:

– Даже не подумал, что у тебя в комнате так слышно.

– Дело не в этом, сынок. Что с тобой происходит?

Матвей не знал, как начать. Не скажешь же, как в детстве, придя из школы: «А чего она… а она первая». Ирина Кирилловна внимательно наблюдала за ним, но вопросов больше не задавала. Она научилась отлично понимать сына с полуслова, даже вот в таком молчании – сейчас соберется с силами и расскажет. Ему просто нужно время.

– Понимаешь… мне казалось, что я совсем избавился от этой привычки подозревать, – начал Матвей, взъерошив волосы. – Думал – все, прошло у меня. А нет. И я, похоже, сам все угробил.

– Вы с Аделиной разошлись?

– Да, – он посмотрел на мать виновато. – И причина, похоже, опять во мне.

– Матвей, ты сейчас не кричи и выслушай меня спокойно, – попросила мать, положив руку ему на колено. – Ты сам врач и должен понимать, что некоторые проблемы не решаются без посторонней помощи. И твоя – одна из них. Нужно было раньше это сделать, но я все надеялась, что ты сам поймешь. Но тебе, видимо, потребовалось потерять женщину, которую ты полюбил по-настоящему, чтобы это осознать. Сынок, тебе нужна помощь специалиста.

– Ты про психолога, что ли? – невесело усмехнулся Матвей. – Здрасте, приехали…

– Матвей, в этом нет ничего постыдного.

– Да знаю я, мам… Просто никак не могу принять тот факт, что я, взрослый мужик, хирург, – и вдруг пойду к постороннему человеку жаловаться на то, что меня в детстве родная мать сменяла на бутылку водки. И что спасибо добрым людям, которые меня усыновили, что вырос я не шпаной какой-то, а нормальным человеком, да вот с женщинами у меня теперь проблемы. Не могу, мам, ну, правда – не могу, и все.

Он вдруг изогнулся и лег лицом в колени матери, а она, положив руку ему на затылок, проговорила:

– Ты у меня очень сильный, сынок. А сильным всегда тяжело живется. Если бы я могла тебе как-то помочь…

– Ты мне и так помогла, – глухо сказал он, не поворачивая головы и больше всего боясь, что мать перестанет гладить его по затылку, совсем как в детстве.