Марина Крамер - Пластика души [litres]

– Ну, вот почему даже самые разумные женщины не понимают некоторых вещей с первого слова, – вздохнул тип с залысинами. – Я же вас предупреждал – не играйте тут в героиню, это не ваш сценарий. Я не сторонник насилия, но вы ведь просто напрашиваетесь. А теперь медленно идите к столу, берите телефонную трубку и набирайте номер поста отделения, в котором лежит Куликова Наталья Анатольевна.

Я стала пятиться к столу, сопровождаемая блондином с пистолетом в вытянутой руке.

«А если он вдруг споткнется? – с ужасом подумала я. – И все, конец… пулевое ранение в голову вещь летальная практически в ста процентах случаев…»

– Садитесь. – Блондин убрал пистолет и выдвинул мне кресло. – А теперь звоните. – Пистолет оказался на столе передо мной, блондин прижимал его к столешнице ладонью.

Я набрала номер поста и попросила срочно привести Куликову ко мне в кабинет.

– Все? – спросила я, положив трубку.

– Сейчас вы станете свидетелем удивительного события, – весело сказал тип с залысинами. – Поверьте, такое вы не забудете никогда.

Блондин отошел к двери и встал так, чтобы вошедший человек не сразу его увидел. Минут через десять в кабинет постучали, и звонкий голос дежурной сестры Леночки сообщил, что пациентка Куликова пришла. Блондин знаком показал мне, что медсестра в кабинет войти не должна, и я кивнула – мне тоже ни к чему подвергать Лену опасности.

– Вы можете идти, Лена, – громко сказала я, не узнавая собственного голоса.

Дверь открылась, на пороге возникла невысокая женщина в бандажной повязке на лице, и в тот же момент блондин дернул ее вперед и быстро закрыл дверь.

– Осторожнее! – вырвалось у меня. – Там же рубцы еще свежие!

– А это не имеет никакого значения. Ее лицо вообще никого не интересует. А знаете почему? Потому что этого лица никто никогда не видел. И даже если оно будет похоже на древнеацтекскую маску, это ровным счетом ничего не изменит.

Дальнейшее я вообще помнила потом плохо – в голове внезапно возникла картинка из сна, который я видела в Испании. И, к моему ужасу, он повторился точь-в-точь: рядом со мной на табурете женщина с забинтованным лицом, вцепившаяся мне в запястье ледяными пальцами, я напротив – рука с пистолетом, направленным точно в нас. Я почти не слышала, о чем говорят эти трое, звуки доходили как сквозь слой ваты, смысла слов я вообще не понимала, только чувствовала, как сильно кружится голова, а кабинет медленно вращается. В какой момент я потеряла сознание, потом тоже не помнила. Зато отлично помнила, что увидела, очнувшись. Это было лежащее на полу у двери тело Матвея Мажарова.

Открытие его потрясло, но он совершенно не понимал, что с этим делать. Матвей долго потрясенно сидел на подоконнике, сжимая пальцами угол снимка, и думал, думал… С одной стороны, у него в руках подтверждение слов покойного Евгения Михайловича, а с другой – свидетельство настоящего медицинского прорыва. И куда теперь с этим бежать в первую очередь? В голову ничего не приходило, а рабочий день заканчивался. Матвей решил, что завтра с утра, на свежую голову попробует сперва поговорить с самой Куликовой, а там уж как пойдет. Аделина осталась дежурить, заменив Василькова, и дядя Слава по дороге на парковку спросил:

– Честно скажи – поругались?

Матвей пожал плечами, но промолчал.

– Характеры у вас обоих, конечно, далеко не подарок, но ведь совместная жизнь – это компромиссы, если разобраться. Тут ты уступил, там она прогнулась – понимаешь?

– Дядя Слава, тут не в этом дело. Если честно – я виноват. Только я. За этим и к Евгению Михайловичу поехал, чтобы в себе покопаться, да видишь, как вышло…

– Если хочешь поговорить – я к твоим услугам.

Матвей отрицательно покачал головой:

– Нет, дядя Слава, спасибо, но мне не выговориться надо, а проблему решить. Психологическую. Из детства. Вот веришь – никогда не понимал, когда люди спихивали какие-то свои неудачи и ошибки на то, что у них в детстве что-то не так было, а оказалось, что так тоже бывает.

– Ну, тогда ищи специалиста, раз сам так чувствуешь.

– Попытаюсь.

Он лежал на диване с книжкой, но не видел ни единой строки – просто ровные черные линии. Мысли его были далеко, Матвей обдумывал завтрашний день и прикидывал, что вообще может произойти. Внезапно заболела вся левая половина груди, заныла, занемела, и Матвей испугался.

«Ну, для инфаркта рановато, – думал он, растирая грудь ладонью. – Маму бы не напугать, а то вот она-то запросто…» Он встал, неслышно вышел в кухню и нашел в шкафчике нитроглицерин, сунул под язык. Боль ушла, но противное ощущение тревоги не отступало, держало за горло, как рукой, и мешало дышать. Не понимая, зачем делает это, Матвей оделся, взял ключи от машины и вышел на площадку.

На улице было душно, в доме у многих распахнуты окна, кое-где уже спят, а кто-то смотрит телевизор – голубоватое свечение пробивалось сквозь шторы. Матвей сел в машину и завел двигатель. Он даже не сразу понял, куда едет, и, только выехав за город, осознал, что направляется в клинику.

«Ну, вот и отлично. Аделина дежурит, послеоперационных нет, нам никто не помешает, и мы спокойно поговорим. Никакой специалист мне не нужен, мне нужны ее глаза и ее руки, вот и все. Я сяду и честно расскажу все, что меня так угнетает, мы вместе подумаем, как быть, и обязательно что-то решим. Потому что невозможно потерять любимого человека из-за такой глупости».

Матвей был совершенно уверен в правильности того, что сейчас делает. Ему необходимо увидеть Аделину – и все наладится. Потому что главное – чтобы не стало поздно. Самое страшное слово вовсе не «никогда», как принято думать. Самое страшное слово – «поздно», потому что после того, как его произнесли, уже ничего нельзя исправить. А пока у него еще есть время, и он использует его правильно.

Въехав на территорию клиники, Матвей припарковался и быстрым шагом направился к административному корпусу. Проходя мимо парковки для посетителей, он с удивлением отметил одиноко стоявшую там «Шкоду».

– Интересное кино, – пробормотал он. – Как так вышло? Или это кто-то из охраны тут свою машину бросил?

В окнах кабинета Аделины еле заметно горел свет – видимо, ночник над диваном, значит, она не спит. Матвей шел по коридору и предвкушал, какое сейчас будет у нее лицо – слегка растерянное, удивленное и озадаченное. Он обнимет ее, попросит прощения и все-все расскажет.

Он решил войти без стука, рванул дверь и последним, что увидел, был высокий блондин с пистолетом, направленным на откуда-то взявшуюся в кабинете Куликову. И в тот же момент ощутил сильный толчок в грудь, жгучую боль – и все заволокло пеленой.

Я не помню, сколько времени кричала, стоя на коленях возле неподвижного тела Матвея. Из-под его спины растекалась темная лужа, и мне было так страшно, как, наверное, никогда прежде. Я никак не могла взять себя в руки, вспомнить, что я врач, в конце концов, и попробовать сделать хоть что-то. Дотронувшись пальцами до его шеи, я почувствовала еле слышную пульсацию на сонной артерии. В этот момент в кабинет вбежал один из охранников и едва не растянулся, запнувшись за ногу Матвея: