Александр Трапезников - Ночные окна

Велев Анастасии оставаться пока здесь, я направился в соседнюю комнату, где Левонидзе разжигал камин. Зубавин стоял возле окна. Волков-Сухоруков разговаривал с Шиманским. Я взглянул на часы. Время еще есть.

– Вы так и не уехали? – вроде бы удивленно, спросил я господина Шиманского. – Впрочем, это даже лучше. У нас с вами будет продолжение беседы.

– Охотно! – отозвался Владислав Игоревич. – Значит, вы передумали?

– Об этом мы поговорим позже. И не здесь, – отозвался я. – К двенадцати часам прошу вас прийти в столовую. На чашку чаю.

– Традиционная церемония, – добавил Георгий. – Отказываться нельзя, Владислав Игоревич, нанесете смертельную обиду хозяевам.

– Я вот все хочу выяснить у господина Шиманского: акции каких его предприятий поднялись в цене? И все ли свои активы он уже перевел за границу? – спросил Волков-Сухоруков.

– Пустой разговор! – отмахнулся от него мой дорогой тесть. – Так я вам и отвечу. Но, – тут он посмотрел на меня, – на чашку чаю непременно приду. Благодарю за приглашение.

– И вам спасибо! – любезно отозвался я.

– Прямо любо-дорого на вас обоих смотреть, всегда бы так, – заметил Зубавин. – А ром к чаю будет? – И подмигнул.

– Обеспечу всем необходимым, – сухо сказал я. – Не опаздывайте. – Затем слегка поклонился и вышел.

В коридоре меня нагнал Левонидзе.

– Что ты задумал? – зашептал он. – Нашел убийцу?

– Почти что, – уклончиво ответил я.

– А ты знаешь, с какой целью сюда приперся этот гад Шиманский?

– Нет.

– Врешь. Ему нужны какие-то дневники и кассеты.

– Тебе-то откуда известно?

– Он сам мне сказал. Хотел меня перекупить.

– А ты не продаешься?

Георгий обиженно поджал губы.

– Мы с тобой не первый год вместе!

– Как раз – первый. Ну, полтора года.

– Ты что, перестал мне доверять?

– Успокойся, – я похлопал его по плечу, – все в порядке. Он получит то, что хочет.

– Ладно, – произнес Левонидзе, пытливо глядя на меня. – Только умоляю, не перегни палку. Шиманский – фигура в государстве влиятельная. От него многое зависит.

– Но только не я. И надеюсь, не миллионы других русских людей, которые наконец-то начинают очухиваться после глубокой спячки. Время шиманских проходит.

– Ладно, – вновь повторил Георгий. – Тебе виднее. Я с тобой всегда рядом. Можешь на меня положиться.

– Конечно, – сказал я, пожимая его протянутую руку. А сам подумал: «Всегда рядом – это точно. Особенно нынешней ночью, когда крался за мной по коридору, а потом шандарахнул чем-то по голове. Чтобы залезть в сейф. Да не вышло». Хотелось спросить его и о другом, но пока я промолчал. Он сам задал вопрос:

– Ты знаешь, что Волков-Сухоруков уже три месяца как не работает в ФСБ?

– Догадывался, – сказал я.

– Я выяснил это совершенно точно час назад. Искал тебя, хотел сообщить. Я позвонил своему приятелю из Конторы. Так, на всякий случай. Что-то меня тревожило изнутри. И оказалось – попал в самую точку.

– Выходит, его отправили на пенсию?

– Вывели в резерв, так у них это называется, – уточнил Георгий. – Так что если он и продолжает вести следствие по делу Бафомета-Лазарчука, то по собственной инициативе. Видимо, хочет довести этот «висяк» до конца, на свой страх и риск. Ай да Василий!

– Или же у него какие-то иные цели, – туманно добавил я. – В любом случае, все скоро разрешится. Наберемся терпения. До двенадцати часов.

– Будет какой-то сюрприз? – встревоженно спросил Левонидзе.

Он явно начинал нервничать.

– Скоро уже, – отозвался я. – Мне надо еще других предупредить и пригласить к чаю. На новую психоигру с элементами трагикомедии.

– Ну что ты все пургу гонишь? – совсем уже обиделся мой помощник, славный и незаменимый в своем деле.

– Ждите ответа, – произнес я и отправился собирать свою паству.

К полудню в столовой собрались все. Я даже позвал охранников – Сергея и Геннадия, на всякий случай. Ворота на территорию клиники были заперты. Мои ассистенты разносили по столикам чай, печенье, конфеты, другие сладости. Жан и Жанна старались выслужиться, надеясь, что я все же не уволю их в понедельник. Я еще не решил: может быть, и оставлю. Воровство – не столь тяжкий грех, а людей нужно уметь прощать, тогда они скорее исправятся. Анастасия сидела недалеко от меня, спокойная и сосредоточенная. У входа расположились Гамаюнов и Харимади, они были поглощены друг другом. Зато блестели глаза от любопытства у Леночки Стаховой и Зары Магометовны, между которыми устроился Тарасевич, посасывая пустую трубку. Дым же из другой трубки пускал Волков-Сухоруков, стоявший у полуоткрытого окна. Устало выглядел Левонидзе, как-то осунулся, с синими кругами под глазами. Безмолвно каменела в углу столовой Параджиева. Нетерпеливо постукивал ложечкой по столу Леонид Маркович Гох, а сидящие рядом с ним Каллистрат и Стоячий о чем-то тихо переговаривались. Олжас (Тазмиля) то и дело прикладывался (-лась) к фляжке с рисовой водкой. Сатоси бросал быстрые, еле приметные взгляды по сторонам. Бижуцкий разглядывал ногти, а порой одергивал пижаму, словно это был вечерний смокинг. Последними в столовую вошли Шиманский и Зубавин, уселись за свободный столик. Я взглянул на часы – было ровно двенадцать.

– Ну что же, дамы и господа, можно приступать! – почти торжественно произнес я, выйдя на середину зала. Так мне было удобнее говорить и лучше всех видеть. – Прежде всего, хочу предупредить, что с этой минуты у нас начинается «Час откровений». Поэтому предлагаю не стесняться.

– Разоблачайтесь, господа, обнажайтесь! – шутливо выкрикнул Бижуцкий и даже стал стягивать с себя пижаму.

– Вы меня не совсем верно поняли, Борис Брунович, – мягко урезонил его я. – Общие покаяние и исповедь существуют, как и коллективная молитва. Они ведут к духовному очищению. Конечно, в индивидуальном плане, все выглядит несколько удобнее и проще, на людях же для этого нужно приложить немало душевных сил, переступить через внутренний запрет, табу, сделать важный нравственный шаг в своей жизни. Оставить грех за порогом, за чертой.

– Это игра такая? – спросила Зара Магометовна.

– Это такая жизнь, – отозвался я. – Итак, кто-нибудь хочет сделать какое-либо заявление или признание?

Я осмотрел собравшихся, стараясь с каждым из них встретиться взглядом. Но пока все молчали. По моему знаку Жанна включила тихую музыку, Моцарт. Это как-то подействовало, сняло излишнее напряжение. Разрядил атмосферу и неожиданный смех Бижуцкого: он изловчился поймать позднюю осеннюю муху, которая давно тут жужжала и всем надоедала, словно незваная гостья.

– Волшебные флейты гения! – негромко проговорил Леонид Маркович. – Хорошо. Я скажу. Мне это необходимо.