Эдуард Маципуло - Подземные дворцы Кощея [Повести]

— И никто не знает, что это твой?..

— Сначала я доказывал, даже дрался: мой анекдот — и все тут. Не верили. А теперь не доказываю. Зачем?

— А я верю, — губы ее касались его уха, приятно щекотали. — Вообще ты большой молодец, только никто-никто не догадывается.

— Все-то ты знаешь, — пробормотал он, проваливаясь в сон. — Теперь и про мой анекдот знаешь…

Кошкина пододвинула фонарь, чтобы лучше видеть обмякшее, совершенно изменившееся лицо парня. Мысли ее текли неторопливо, спокойные, чуточку «с грустцой». Знала она, что Кощеев будет долго помнить ее, будет переживать, будет видеть во снах и наяву. Знала, душой видела… И жаль было столь скоро состарившегося мальчонку, которому даже в радости теперешней чутко слышится беда… Было немного боязно, что беззащитный сейчас парнишка вдруг проснется и предъявит права на нее «по причине любви». У нее ведь своя жизнь, распланированная, обеспеченная техническими средствами и вторыми эшелонами — как боевая операция, требующая самого серьезного отношения. Как ему тогда объяснить, что нет в ее жизненных планах места рядовому Кощееву, хотя она его и жалеет, хотя стал он ей даже интересен…

Она услышала осторожные шаги в галерее и в ужасе сжалась.

— Кеша… — голос не повиновался ей.

Потом послышался странный плеск, словно за дверью был омут, в котором играла рыба.

— Кеша! — Она тряхнула его за плечи. — Проснись!

В галерее пропали все звуки. Замерла и Кошкина. Потом снова плеск, и что-то слабо ударило в бронированную дверь. И вновь — тишина.

Кощеев распахнул дверь, и на него хлынула вода. Кошкина вскрикнула. Волна подхватила пустые консервные банки и с грохотом шибанула ими о бетонную стену. Кощеев выстрелил из японского маузера в темноту галереи и побежал вслед за пулей, разбрызгивая ботинками лужи.

Кощеев, а за ним и Кошкина торопливо выбрались из пролома. Ночь не стала светлей, хотя дело шло к рассвету. Перед рефлектором фонарика мельтешили снежинки. Ноги по щиколотку проваливались в мягкий пух. К мокрым ботинкам и брюкам Кощеева снег приклеивался намертво.

Кощеев встал на колени и внимательно осмотрел следы при свете фонарика.

— Японские колеса, — пробормотал он.

— Какие колеса?! — Кошкина нервничала.

— Коры. Бочата… Обувь, говорю, японская. Подошвы хорошо отпечатались. — Он сделал несколько шагов. К болоту побежал…

— И не думай… — Она сразу поняла его. — Напорешься на штык или пулю.

— Разве догонишь, — он выключил фонарик. — И на лошади теперь не догонишь, а следы снегом заметет… Кто же это был?

— Пора нам, слышь? Дневальные, наверное, картошку почистили, печь растопили. Пойдут повара будить — а где повар?

Они вернулись в лагерь к самому подъему.

— На физзарядку становись! — звенел жизнерадостный голос Еремеева. — Ремни и пилотки оставить! Кто там в шинели? Кощеев? Есть освобождение от физо? Ах, нет? А ну шагом марш в строй! И без шинели!

Слушаюсь, — сказал Кощеев и пошевелил пальцами ног. Ботинки еще влажные, можно сыграть на этом и увильнуть от зарядки… Но почему-то не хотелось проявлять активность.

Он занял свое место в строю. Мотькин толкнул его в бок:

— Чой-то тебя на кровати не было?

— Упал я с кровати, не слышал разве? Все слышали, а ты не слышал. Дневальный напугался, до сих пор икает.

— И чо, всю ночь на полу пролежал?

— Не хотелось вставать, сон уж больно хороший приснился. Будто старшину разжаловали, и я ему говорю, командира любить полагается, рядовой Барабанов. Он отвечает: слушаюсь, товарищ командир.

Солдаты засмеялись, но как-то не так. Кощеев оглянулся: старшина Барабанов стоял возле вешалки с аккуратно заправленными шинелями и угрожающе накручивал ус.

— Значит, так, рядовой Кощеев… После физо зайдешь ко мне в канцелярию.

— Где ж ты был? — шепнул Зацепин. — Нехорошо без друзей.

— Чого пытаете, хлопцы! Шо, не знаетэ? Дезертировал в ридный край, а там усю водку вже выпылы. Вот и вернувсь, — Поляница захохотал басом.

— Сам ты из деревни, — огрызнулся устало Кощеев. — В сидоре лапти хранишь, чтоб домой вернуться при параде…

После физзарядки состоялся неприятный разговор со старшиной.

— Рассказывай, Кощеев, где был, что видел.

— Вообще? За всю жизнь?

— Нет, за сегодняшнюю ночь.

— Отпустил бы ты меня, старшина. Всю ночь животом маялся, таблетки пил. Может, у меня холера? Пусть товарищ Кошкина меня получше прощупает.

— Значит, так, рядовой Кощеев. Бесстыжий ты человек. За самовольную отлучку в полевых условиях объявляю тебе пять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. Все. Хватит. И никаких гвоздей.

— Дать бы тебе волю, старшина, сожрал бы меня и кости не выплюнул…

Хотя дневальные картошки не начистили, Кошкина успела приготовить фантастический завтрак из гречневых концентратов и самурайских консервов. Барабанов был восхищен.

— Удивили, товарищ сержант! Цены вам нет. — Однако былого благоговения в его голосе не было и в помине. — С хорошего харча и боец веселый, и задание выполняется в срок.

Кошкина присела на скамью рядом с ним.

— Трудная жизнь у него была. — Она чувствовала себя неловко. — Понимаете, товарищ старшина?

— У кого?

— Да знаете вы, у кого! Прицепилось старое, как болячка… Уголовщину не терпит, а словечки блатняцкие употребляет…

— Хулиган он, твой Кощеев! — Старшина решил, что пора перейти на «ты». — А говоришь, уголовщину не терпит. Жить без нее не может!

— Много вы понимаете в людях!

— А почему ты за него заступаешься! Вчера не заступалась.

На ее щеках резко выступил румянец.

— Ладно, товарищ Кошкина, не будем до ссоры доводить. Полезный ты для личного состава человек, гигиену опять-таки любишь. Прошу не серчать… Понял я сразу, что к чему. Среди ночи вдруг вода полилась из дырявых труб и кранов. Думаю, без рядового Кощеева тут не обошлось. И точно: в постели нет его, на очке, извиняюсь, тоже. Дотумкал немного погодя: это он в самоволке по самурайскому подземелью гуляет и шутки шутит… Поднял я кое-кого, заготовили мы на всякий случай воду во все емкости. За тобой послал — нету. Все, значит, понятно.

— А кому еще понятно?

— Сказать, что всем, — сбежишь со стыда. Сказать, что только мне, — не поверишь.

— Чихать я на всех хотела, — вспылила Кошкина. — И на вас лично, товарищ Барабанов, и на вашего Кощеева. Предупредите своих: только кто начнет приставать или ухмыляться — сразу отбуду в гарнизон.

— Так и порешили! — Старшина встал, расправил ремни. — А пока объявляю благодарность, товарищ Кошкина, за вкусно приготовленную пищу!

После завтрака Кощеев под присмотром Мотькина загружал цветной лом в бричку для новой «оказии». Мотькин определял на глаз, сколько получилось меди, сколько свинца и алюминия. И что-то записывал в тетрадь.