Эдуард Маципуло - Подземные дворцы Кощея [Повести]

— Что вы хотели, Надырматов? Зачем попросили вызвать меня?

— Я хотел спросить… При осмотре трупа той девушки…

— Отвратительная беспринципность! — взорвался Владислав Пахомыч. — И у вас повернулся язык спрашивать? Она, по существу, еще ребенок! Вот результат вашей распущенности, молодой человек! Да-с!

— Какой распущенности? Вы о чем?

— По существу, еще ребенок… а… а налицо все признаки… Что вы с ней сделали, вам известно! Не пытайтесь обмануть! Медицину не проведешь! Медицина — истина! Царица наук! И мне вас нисколько не жаль, поверьте. Вы, в сущности, убийца. И трибунал будет вам справедливым возмездием. Так-с!

Владислав Пахомыч — большой любитель справедливости и немножко псих, а в общем-то хороший человек. У меня с ним никогда не получалось нормального разговора, с чего бы он вышел сейчас?

— Вам потом будет стыдно, Владислав Пахомыч, — сказал я тихо. Ничего лучшего в своем положении я не мог придумать.

Он сразу осекся, начал протирать пенсне куском бинта. И ушел, не попрощавшись ни с кем, что на него не было похоже.

На лице Коротышки было написано глубокое удовлетворение.

— На девчонке, начальник, попался! Ой-бой! Какой ты слюнтяй, начальник! Наверное, первый раз с девчонкой, да? Наверное, никогда до этого голую не видел, да? — Глаза его горели энергией. Он вдруг зашептал, приставив ладонь к губам: — Хочешь, научу, как можно убежать, начальник? Нужно хорошо помолиться, и аллах спустит с неба большую лестницу.

Не сдержавшись, он трубно захохотал. Он трясся в смехе, не мог остановиться и только вытирал пальцами слезы. Я же смотрел на его мокрые губы. Забрезжила слабая мыслишка — искорка в тумане, и я старался раздуть ее в жаркое пламя. Коротышкин торжествующий хохот, как ни странно, мне помогал.

«Никому в голову не придет, какое место он выбрал для тайника, — скакала мыслишка. — Но ведь у него расчет на правоверную голову, на мусульманские мозги. Если так, то… что было на Чорбаге?..»

В камеру просочился аппетитный запах гречневой каши, заправленной шкварками и жареным луком: принесли ужин. Некоторые из мусульманских товарищей, даже работающие в милиции, и на дух по принимали всего, что было заправлено свиным салом. А вот Коротышка выше предрассудков. Ему нужны были силы, и он с жадностью набросился на еду. Я размышлял над своей порцией. Коротышка поглядывал на меня, потом спросил с полным ртом:

— Кушать не хочешь? Доктор аппетит убил? — и засмеялся, плюясь гречкой.

В Чорбаге, во дворе сторожа черешневого сада, я запомнил арбу с торчащими в небо оглоблями. Бандиты имели возможность разом вывезти весь груз. Но вместо этого почему-то привели «вьючных животных».

— Ты не ешь, отдай мне! — веселился Коротышка. — Тебя все равно застрелят у дувала.

Немощные грузчики сделали много ходок — ведь их было двое, а хурджунов — целая гора. Потом, ясное дело, их заставили уничтожать следы. Яму закрывать уже не было времени, старую яму. Осталось только убрать последний след — самих грузчиков…

Я пристально посмотрел на Коротышку. Он перестал веселиться.

— На Чорбаге было когда-то кладбище. Верно, Миргафур?

— Ну и что? Хочешь, чтоб тебя туда отнесли, когда застрелят?

— То кладбище слизнул оползень, и сейчас там какая-то мешанина… Короче говоря, арба не пройдет?

Теперь уже Коротышка смотрел на меня с ужасом, даже не пытаясь придать лицу безразличное выражение.

— Но все же кое-какие могилки остались? А в мазарах удобно кое-что прятать, если решишься на такое. Верно, Миргафур?

Он прыгнул на меня, но я был готов к этому и отбросил его ударом ног. Коротышка так и влип в стену. Потряс головой — и снова в драку, но часовой закричал, дверь распахнулась, и нас разняли. Я увидел встревоженное лицо товарища Санько из хозотряда — он только что заступил на дежурство.

— Ты что бузишь, Надырматов? — нарочито строго спросил он, точно ударил меня плеткой.

— Ты мне?

— Тебе, тебе. — Он мельком глянул на Коротышку.

— Позови Таджи Садыковича.

— Зачем?

— Надо! Позови, говорю! И поскорее!

Санько пошуровал ногой под топчаном. Смех и грех. Будто к его сапогу могло прилипнуть что-нибудь, например, орудия убийства или побега, которые мы с Коротышкой там вдруг спрятали.

— Товарищ Муминов поехал на станцию встречать ташкентских, — проговорил он строго, не глядя на меня. — Между прочим, к тебе дедок ломится. Если хочешь, поговори через окошко. Без начальства не могу выпустить в свободную комнату.

— А в сортир ты без начальства ходишь? — не сдержался я. — Ладно! Зови деда!

— Ты не кричи, Надырматов! И давай без нервов. — Санько ушел с недовольным видом.

— Вот уснешь, убью! — бормотал меж тем бандит и трогал пальцами разбитую губу…

Я тоже потрогал свою опухшую, успел-таки Коротышка приложиться.

Возрожденный к жизни моими бедами, дед жалостливо шептал в светлый квадрат на жестяном поле двери:

— Лепешек принес, покушай… С Миргафуром поделись, такой же страдалец…

— Не переживайте, бобо, — сказал я ему тихо, чтоб не слышал бандит. — Все будет хорошо, вот увидите. Совсем скоро.

Но мудрый мой дед не мог поверить, что все вдруг станет на свои места. Ведь многое уже изменилось, не вернуть. Например, Адолят не оживить…

— Разве могла она повеситься, бобо? Ведь не могла, да? Вы же ее знали?

— На все воля аллаха, внучек. Ты не жди, сломай зиндан и беги куда-нибудь подальше, хоть в Сибирь… Прожил там десять лет, проживи еще двадцать. А на родной земле тебе не жизнь.

Грустно и тепло стало на душе.

— Спасибо, дедушка… за то, что хоть вы не считаете…

— Да будь ты трижды проклят людьми и богом, я бы не отступился от тебя, внучек! Ни за что… — Он сморщился, глаза набухли влагой. — Беги, аллахом заклинаю… женись… Ведь у вас, безбожников, калым не требуют? Вот и женись!

Товарищ Муминов в очередной раз вернулся со станции без ташкентцев и поэтому был сердитый. Он приказал открыть дверь камеры и остановился на пороге.

— Что тут произошло? Надырматов!

Я в двух словах сообщил ему о хазе, хмурь тотчас слетела с него. Он хлопнул меня по плечу и побежал по коридору, чиркая концом ножен по выбеленной стене.

Коротышка громыхал в ярости, и я понял: попал в точку!

Дед опять прильнул к окошку, молча смотрел на меня и вздыхал, потом изрек:

— Свечка себя сжигает, но светит другим. Ты, внучек, такая свечка.

Он опять заплакал. Старенький уже, восемьдесят весной стукнуло, вот и не может сдержаться.

— Свечка! — вдруг загрохотал Коротышка. — Ой-бой! Это неверный шакал! И подохнет, как шакал! — Он начал бить себя по лицу. — Кому отдал хурджуны! Кому! Юродивый ты! Сам мог разбогатеть! Сам мог стать падишахом!

Удивительно: Коротышка страдал. И вроде бы слезы появились. Но он быстро справился с собой.