Владимир Овецкий - Не верь тишине [Роман]

Но если бы ее, скрытную в мыслях и недоверчивую в делах, спросили, почему согласилась на предложение священника, то, не задумываясь, ответила: «Я вижу в этом перст указующий».

Алевтина знала, что отец Сергий не так легкомыслен, чтобы позволить увлечь себя в опасное предприятие. А коли подобное произошло, значит, есть за ним силы значительные. Силы, на которые можно положиться. В такой ситуации отказ равнозначен крушению.

Ах, если бы отец Сергий произнес имя архимандрита Валентина, тогда передала бы она все, что нашла в келье сестры Серафимы, исчезли бы терзающие душу соблазны! Но ушел отец Сергий, и по-прежнему осталось неодолимое желание распоряжаться найденным по своему усмотрению. «А почему бы и нет? Разве не прятали за моей спиной золото и драгоценности, доверяя полусумасшедшей монахине, а не хозяйке монастыря?» Игуменья придумывала все новые и новые оправдания, стараясь отгородиться ими от страшного в своей обнаженной простоте обвинения: «Ты протягиваешь руку к тебе не принадлежащему». Но где-то глубоко была надежда: а может быть, никогда и ни перед кем не придется оправдываться? Ведь все, что она делает, делает единственно во славу божию!

Гнетом ложились на душу сомнения.

Случилось непредвиденное.

Прохоровский послал двух милиционеров за Маякиной, посыльные вернулись ни с чем. «Обругала нас баба-дура на всю деревню, жандармами обозвала. Не драться же с ней».

Возмутила беспомощность милиционеров и неожиданная дерзость Маякиной.

— Ничего нельзя доверить! Такую мелочь и то не смогли сделать! — ругался Сергей Прохорович, со злой досадой думая о том, что придется ехать в деревню самому.

Пульхерия Маякина жила в почерневшем от дождей и ветров небольшом, но крепком доме у самого леса. Недалеко виднелись покосившиеся кресты деревенского кладбища. Место было жутковатое. Это ощущалось даже днем.

Хозяйка дома стояла у изгороди в воинственной позе. Принаряженная, куда-то собралась уходить, но, увидев всадников, остановилась, поджидая.

Резко осадив коня, Сергей Прохорович спрыгнул на землю и подошел к Маякиной торопливым уверенным шагом.

— Я начальник милиции Прохоровский, — представился он.

— Здрасьте, — протянула женщина. — Энти двое не справились, — кивнула она на милиционеров, — так теперь сам начальник пожаловал.

«От такой все, что угодно, можно ожидать», — с неприязнью подумал Прохоровский и предложил внушительно:

— Пройдемте в дом.

Маякина метнула взгляд по сторонам и вызывающе прищурилась:

— С какой такой радости мне вас в дом пускать? В гости не звала, знать вас не знаю и знать не желаю!

Начмил подошел к ней почти вплотную и повторил побелевшими губами:

— Иди в дом.

Пульхерия съежилась под его взглядом, суетливо одернула кофту, молча толкнула калитку и, не оглядываясь, вошла во двор. В доме Маякина вновь обрела уверенность:

— Что вам от меня надо? В старое время покою не было, и снова-здорово. Напали на вдову, знаете, что защитить некому!

Маякина поставила табуретку, смахнула с нее ладонью какие-то крошки. Сама села на скамью у стены, сложив руки на коленях. Потом спросила, лукаво блестя глазами:

— Может, водицы испить или чего покрепче? И товарищей ваших кликнем. Я мигом.

— Не трудитесь, — остановил Прохоровский. — Мы сюда приехали не рассиживаться.

— А зачем же? — невинно спросила Пульхерия, играя бровями.

— Во вторник в деревне была банда, — ответил начальник милиции, стараясь не встречаться с ее взглядом, — и заночевала здесь, в этом доме.

— Нешто мне справиться с ними, окаянными?

— Вас пока ни в чем не обвиняют. Но мне бы хотелось узнать некоторые подробности.

— Какие подробности? — насторожилась Маякина. — Никаких подробностей я не знаю.

— Бросьте! Или думаете, что я поверю тому, что вы не запомнили ни одного лица и ничего не слышали?!

— Ничего не запомнила и ничего не слышала! Еще чего! Буду я к ним приглядываться.

— А вы вспомните как следует. Имена, клички, приметы…

— Да чего вспоминать-то, когда вспоминать нечего! Мне они все на одну рожу! Ну песни орали, плясали, ругались да обнимались, известное дело — пьяные.

— Но почему именно к вам пришли?

— Почем я знаю, — нимало не смутилась Пульхерия. — Это у них надобно спросить.

— Не хотите говорить, — сказал Прохоровский, помолчав. — В этом я вижу две причины: либо вы с ними заодно, либо боитесь.

— Ни с кем я не заодно, — неожиданно резко возразила Маякина. — Я сама по себе.

— Значит, боитесь.

— Может, и боюсь. Такая уж бабья доля, чего-нибудь да обязательно бояться.

— Да как вы не поймете? — не выдержал начальник милиции. — Мы сюда для того и приехали, чтобы узнать, где банда. Ликвидируем ее — и вам нечего будет бояться. Просто удивительно: мы хотим сделать нужное и чрезвычайно важное для всех дело, а вы не хотите нам помочь!

— А с какой стати я должна помогать? Ты мне что, сват или брат, крышу починил, муки привез?

— Сейчас разговор не об этом!

Но Маякину прорвало. Словно устав от улыбок, насмешек и заигрываний, она закричала:

— Это для тебя не об этом, а для меня об этом! Ишь какой выискался! Вольготно, гляжу, мужикам живется, при любой власти — на коне! Чуть чего, подхватился — и будь здоров, а баба сиди, как квочка! Да еще пинают кому попадя! А тут угождай да помогай! А мне кто поможет?!

— Советская власть, — ответил Прохоровский, думая о том, как все складывается неудачно и до обидного глупо.

— Тю-у, сказал, — захохотала женщина. — Где твоя Советская власть, где? Покажи хоть? Что насупился, как бирюк? Не знаешь?

— Вот оно что, — глухо проговорил Сергей Прохорович, медленно вставая и распрямляя спину. — Знай, пугать не буду! Я тебя застрелю, как врага революции и пособницу бандитов.

Остекленевшими глазами следила она, как его рука поплыла к кобуре, достала револьвер. Тело стало чужим и непослушным. Хотелось остановить, закричать, спрятаться…

И, только увидев ее изуродованное страхом лицо, Прохоровский очнулся. Он представил, что сейчас может произойти, и ему стало не по себе. Но уже в следующее мгновение обрадовался, уловив, в каком состоянии находится Маякина. И, стараясь оправдать высокой целью непростительную жестокость, четко выговорил:

— Или ты все скажешь, или…

— Скажу, все скажу! Только убери эту… убери, — запричитала женщина. — Двое из главных были, двое. Один как жердь, Ванькой звали, второй невысокий ростом будет, плечистый. Энтот — Миша, ехидный такой, насмешливый. Других не запомнила, разрази меня гром!

Прохоровский слушал захлебывающийся голос и убеждал себя, что делает все правильно и в соответствии с обстановкой.

На обратном пути, когда дорога круто изогнулась и потянулась вдоль реки, их обстреляли. Выстрелы раздались с противоположного берега недружным залпом, неумело и урона не принесли. Прохоровский удивился тому, что рад стрельбе: она словно очищала его от горькой накипи, оставшейся от посещения Маякиной.