Владимир Овецкий - Не верь тишине [Роман]

— Почему он здесь?

— Ради бога… прошу тебя… — Тося, плача, отчаянно вцепилась в Яшин рукав.

Тимонин задернул занавеску. Больно ударила мысль: случись с ним такое — стала бы Тося оберегать его? Он бросился из дома, чуть не сбив перепуганную тетку Матрену.

Друзья стояли у ворот.

— Ну, что там? — спросил Тряпицын, но Яша отмахнулся, торопясь уйти прочь от этого дома.

— Вот, Митяй, гляди, не влюбись. Чуешь, что с человеком стало, — забалагурил Тряпицын. — Хочешь, расскажу одно приключение про любовь? Значит, было это аккурат прошлой зимой…

— Отстань! — крикнул паренек и пустился догонять брата.

А Яша шел, ругая себя: «Почему не забрал Митрюшина, почему? А Тося? Неужто забыла, как Мишка насмехался над ней, голью перекатной обзывал, как при всех веником одарил, мол, будешь у отца амбары подметать! Видно, любит, раз простила насмешки».

В милиции сдали дежурному оружие. Яков доложил Госку, что патрулирование по городу прошло без происшествий. Опасаясь расспросов, торопливо вышел из кабинета.

«Может, вернуться и все рассказать? А Тося? Она же меня до конца жизни презирать будет и ненавидеть!» Вспомнив изможденное лицо, он вдруг почувствовал себя виноватым перед ней за то, что вторгся в ее нерадостную жизнь. И именно тогда, когда, быть может, блеснул светлый лучик. Имеет ли он право погасить его?

А Матрена Филипповна, когда милиционеры ушли, засеменила в дом, путаясь в подоле.

— Что, доигралась! — набросилась она на Тосю. — Зачем притащила Мишку сюда? Ты что ему, мать, сестра, жена?

— Что ж ему, помирать на улице?

Мишка застонал, и Тоня бросилась к нему.

Митрюшин заговорил горячо и неразборчиво. В его отрывистые фразы вплетались тихие и нежные Тосины слова. Матрена Филипповна прислушивалась с удивлением и жалостью, не зная, что предпринять. Наконец, решившись, торопливо вышла из дома, неслышно притворила за собой дверь.

Глубокой ночью у ворот остановилась телега. Карп Данилыч был один. Он степенно подошел к калитке и постучал. Гостя ждали. Через несколько минут он вышел, помогая идти тяжело осевшему на него человеку. Следом выбежала девушка. Она помогла уложить раненого на телегу и села рядом.

— А ты куда? — остановил Карп Данилыч.

— С вами.

— Это еще зачем? Иди в дом. Слышь, Таисья!

— Карп Данилыч, родненький, возьмите меня с собой, я не помешаю, я помогать буду! — жалобно просила Тося.

— Думаешь, мать с отцом хуже твово справятся, — проворчал Митрюшин. — Этот родителей обидел, и ты туда же… — Он помолчал, подумав о чем-то своем, потом сказал, кивнув на телегу, где лежал сын: — Тебе, пожалуй, у него теперь спрашивать надобно…

Девушка повернулась к Михаилу, осторожно взяла его руку.

— Миша, — торопливо, чуть дрожащим голосом заговорила Тося, не могу я больше здесь оставаться. Не прогоняй меня…

Михаил притянул девушку к себе и прикоснулся губами к ее щеке.

Мать Алевтина была уверена, что после прихода к ней офицеров пожалует и сам священник.

Игуменья увидела отца Сергия в окно, но встречать не вышла. Наблюдала, как отец Сергий степенно вышагивает по мощенной гладким булыжником тропинке, пробившей себе путь сквозь кусты сирени и вишни к ее дому, стоявшему в отдалении от других строений обители. Ветви били в лицо, и священник вынужден был несколько раз склонять крупную гривастую голову. Это показалось ей символическим…

Отец Сергий поднялся на крыльцо, передохнул секунду и отворил дверь.

В просторных сенцах — добела выскобленная скамья и черным пятном на ней — келейница, хранительница игуменских покоев. Увидев гостя, она встала и склонилась в безмолвном почтении.

Отец Сергий не раз бывал в доме игуменьи, многое ему было знакомым и привычным. В переднем углу — иконостас. Ярко начищенные цепочки тремя струйками стекали с потолка, удерживая фарфорового голубя с горящей лампадой на спине. А рядом с иконостасом — икона божьей матери «Утоли моя печали». Раньше ее здесь не было.

Церемонно поздоровались и сели, игуменья — в мягкое кресло, отец Сергий — на стул у покрытого крахмальной скатертью стола.

— Я, матушка, разговор поведу нелегкий, — начал он. — Жизнь наша подобна маслу, горящему в лампаде. И как горение лампады состоит в полном распоряжении хозяина, так точно, наши слабости управляются по воле и допущению божию. Поэтому истинно предающий себя воле божией благодушно покоряется ее распоряжениям. Преданный богу человек живет не для себя, а для служения богу и ближним…

— Удивлена я, батюшка, словам вашим. Ужели только за тем, чтобы повторить святую истину, вы и пришли сюда?

— Истина не меркнет от повторения. Но вы правы: будем откровенны. Настал момент, когда каждый из живущих на земле должен выбрать свой путь. Наш путь — светлый и подсказан волею божьей. Истинно православные люди берутся за оружие. Им трудно будет идти по тернистому пути. Но не в правилах пастырей божьих отказывать в помощи ближнему, и я с чистым сердцем поведаю надежды и планы, связанные с обителью. Постараюсь быть краток, ибо времени у нас мало. — Он встал торжественно-строгий. — Наступают пасхальные дни. Однако может случиться так, что не будет былого ликования в наших храмах: большевики требуют, чтобы прихожане продолжали работать на фабриках и заводах. Кроме того, есть решение антихристовой власти о собирании контрибуций с промышленников, купцов, торговцев и других состоятельных людей. В деревни выехали продовольственные отряды, чтобы изымать у крестьян хлеб. Надо, чтобы сестры обители вышли в народ и разъяснили заблудшим и сомневающимся злонамеренные умыслы сатанистов, вселили в их сердца святую ненависть к деяниям вероотступников и предателей земли русской!

Игуменья кивнула.

— Это первое, — продолжал священник. — Второе. Приближаются решающие события, когда главным нашим оружием будут уже не слова, а сталь, свинец и огонь. Это потребует, как вы понимаете, значительных средств. Их сбор уже начался. Уверен, что монастырь окажет посильную помощь.

Мать Алевтина промолчала.

— И, наконец, третье. — Отец Сергий сделал вид, что расценил молчание как знак согласия. — Это оружие надо будет до определенного момента спрятать. Думаю, более надежного места, чем ваша обитель, вряд ли подобрать…

Они простились, и игуменья, глядя в широкую спину священника, взвешивала, сколько потеряла и приобрела от этого посещения. Баланс оказался не в ее пользу. И прежде всего потому, что она не узнала, кто стоит за отцом Сергием. Мать Алевтину мало трогали речи и дела людей ее окружения. Быть первой среди равных — слишком легкая и недолгая услада, но стать равной среди великих — цель, ради которой можно идти на любые жертвы.