Владимир Овецкий - Не верь тишине [Роман]

— Болеслав Людвигович, скажите им! Вы ж сами видели, когда мы в Загорье кулачье усмиряли, как я того толстого свалил!

— Видел, Евстигней, видел, — улыбнулся Госк. — Свалил красиво!

Тряпицын победно посмотрел на ребят, но они продолжали смеяться.

Госк подозвал Тимонина, спросил:

— Не передумал?

— Нет!

— Ну ладно, иди… Только поаккуратнее, в общем сам понимаешь…

— Болеслав Людвигович, разрешите и мне! — Тряпицын встал рядом с Тимониным.

— Когда же вы отдыхать-то будете!

— Успеется! — весело крикнул Евстигней, засовывая маузер под ремень. — Как переловим всех — так сразу и на печку!

— Шутки шутками, а дело опасное, — строго заметил Госк.

Он проводил ребят и свернул за угол. А они заторопились к дому ктитора.

Спешили Яша с Евстигнеем не напрасно. Увидев возбужденное лицо обычно невозмутимого Довьяниса, поняли: что-то случилось.

— Минут двадцать назад в дом вошел человек, — тщательно выговаривая слова, пояснил Альфонс. — Мы пропустили, подумав, может, еще кто придет. Но пока никого…

Милиционеры затаились. Тряпицын прошептал:

— А если он останется ночевать?

— Будем ждать, пока проснется, — ответил Яков, не отводя от дома глаз. Он не спросил, узнал ли Довьянис человека, пришедшего к ктитору, догадываясь, кто это мог быть.

Вдруг в ночной тишине послышался легкий шорох шагов. Дверь в воротах приоткрылась, выпустила человека. Он не торопился. Постоял минуту, пошел по тропинке, не оглядываясь и прижимаясь ближе к заборам.

Тряпицын толкнул Довьяниса и шепнул Якову: «Ты сиди, тебя он узнает!» Евстигней вышел на середину улицы и крикнул:

— Эй, приятель, погодь малость!

Человек остановился, поджидая. Правая рука опустилась в карман.

Евстигней и Альфонс заметили этот жест, но продолжали спокойно идти. В двух шагах остановились.

— Понимаешь, какая штука, — как можно беззаботнее произнес Тряпицын, — поджидаем одного…

— Не меня ли?

Яша узнал Митрюшина. Ему показалось, что Миша сейчас выхватит оружие, и он выскочил из засады. Увидев его, Миша выхватил револьвер, но на него тут же навалились Довьянис с Тряпицыным. Яша подбежал к ним. Втроем они быстро скрутили Митрюшина.

— Век Ивану не прощу, что в лесу пожалел тебя, — прохрипел Миша.

Еремей Фокич, услышав крики на улице, отогнул угол занавески, увидел копошащиеся фигуры и все понял.

— Я так полагаю, что схватили Мишаню нашего. — Он повернулся к Тосе. — И так полагаю, что через тебя!

Девушка вздрогнула, как от удара. Всю ночь она не ложилась спать, а ближе к рассвету добралась уходить к тетке. Еремей Фокич не спрашивал, куда и зачем, закрыл за ней калитку, успев заметить, как ее догнал парень. Сначала испугался: схватят ее, а потом придут и за ним, но Тося с парнем мирно беседовали, и Еремей Фокич с досадой плюнул: «Вот чертово племя, прости господи! Не успела одного отпеть, другой появился!»

А Тося, увидев Якова, даже не удивилась. Наоборот, когда он окликнул, подумала, что именно его первым и должна была встретить после того, что произошло ночью, и сказала виновато.

— Миша говорит, что из-за меня…

— Врет! — быстро ответил Яков. — Бандит он, потому и гонялись за ним.

— Нет, он добрый…

Яша поморщился:

— Через свою доброту, наверное, и людей столько погубил!

— Заплутал он, не по злобе… Я к начальнику вашему пойду! — с неожиданной решимостью сказала девушка.

— Все равно судить его будут.

— Пусть судят, только бы… иначе и для меня все кончится…

— Было время, когда я тоже так думал, — произнес Яша, — но теперь знаю: все только начинается.

Тося не поняла. Ей такое лишь предстояло пережить…

Ждать больше не было возможности. Время близилось к полудню, а Миша все не появлялся. Карп Данилыч, когда Трифоновский вернулся один, сразу почувствовал неладное.

— Дурак твой Мишка, — с раздражением сказал Ваня. — Коли с ним что и произойдет, то только по его собственной глупости!

Хозяин лесной сторожки глянул на обоих из-под насупленных лохматых бровей и ушел.

Карп Данилыч, наблюдая за приготовлениями Трифоновского, не выдержал:

— Пусть он дурной, так почему ты, умный, позволил ему ехать в город?

— Коли он отца не слушает, станет он слушать меня!

— Что же мне теперь делать? — беспомощно спросил Карп Данилыч.

— Это твое дело. Хочешь — жди, хочешь, — в город поезжай, сам знаешь куда, а я здесь больше задерживаться не могу, у меня свои дела! — Он посмотрел на Митрюшина, осунувшегося, растерянного, неопрятного, потерявшего все свое степенство, но ни искры жалости или сочувствия не кольнуло сердце.

— Может, где скрывается? — предположил Карп Данилыч, с надеждой заглядывая в глаза Трифоновского. Он забыл о ненависти и презрении, которые всегда испытывал к этому человеку.

— Все может быть, — ответил Иван, вскочив на коня. — Передай сынку, если увидишь, прощальный привет… А еще, Карп Данилыч, может, сам, может, через кого, но обязательно верни Лузгину Тимофею Силычу вот этот рубль серебряный. Так, мол, и так, Ваня Трифоновский должок просил передать! Он поймет!.. Прощай, Карп Данилыч, не поминай лихом!

Через минуту он был на лесной тропе, которая, огибая болото, вела к широкой просеке — прямой дороге к той вросшей в землю баньке. Не рискуя свернуть на открытую просеку, поехал в обход.

Пять верст по чащобе дались с трудом, и Иван с облегчением вздохнул и ласково похлопал по шее коня, когда подъехал к заветной поляне.

Прислушался. Тишиной и покоем дышало некогда бражное пристанище. Спрыгнул на землю. Постоял еще немного, вышел из кустов и заспешил к баньке.

Открыл дверь, пригнувшись, шагнул в полумрак. Дохнуло гнилью и сыростью. Подошел к покрытому плесенью пологу. Доска нижней ступени поддалась хотя и с трудом, но без скрипа. Рука торопливо скользнула в черный провал. Холодный увесистый сверток плотно лег в широкую ладонь. Когда он вышел из баньки, из-за угла кто-то выскочил и сгреб его в охапку. Трифоновский метнулся, вырываясь, но тяжелый удар по голове опрокинул на землю.

Очнулся быстро. Пеньковая веревка крепко врезалась в грудь, туго прижимая к спине руки. Голова гудела.

— Вот так, Ваня, отстрелялся!

«Яшка!» — Иван открыл глаза. Яша Тимонин и Евстигней Тряпицын с удивлением рассматривали играющие на солнце драгоценности.

Жизнь все расставит по своим местам.

Госк пришел в милицию, когда за ним уже хотели послать сотрудника: вернулся Митрюшин-старший.

Взяв с собой двух милиционеров, Госк направился к дому Карпа Данилыча. Стемнело. Кое-где в окнах зажглись огоньки. Золотистыми пятнами светились они сквозь стекла и занавески. Поглядывая на них, Болеслав Людвигович прикидывал, как без шума арестовать нежданно возвратившегося из бегов хозяина. Смущало то, что пришел Митрюшин, как утверждали, не таясь. «Поглядим, что надумал», — рассудил Госк, готовясь ко всяким неожиданностям.