Берталан Маг - Записки следователя из Будапешта

— Ну, это мы уточним на вашей очной ставке с бывшими жандармами. Они почему-то утверждают, что это сделали именно вы, а не они. Еще вопрос: когда вы были в Западной Германии?

— Я бывал там несколько раз.

— Ах так. Тогда вы наверняка припомните случай, когда два года назад в Мюнхене вы продали кое-кому серьги с бриллиантами. Не отрицайте. Человек, который их у вас приобрел, тоже находится неподалеку отсюда.

Шмидт немного подумал, затем произнес:

— Кажется, припоминаю. Да, такой случай имел место.

— Кому принадлежали проданные вами серьги?

— Моей жене. Она получила их в подарок от своей матери.

— И когда же?

— Не знаю. Вероятно, еще до того, как мы уехали из Венгрии.

— Ай, ай, господин Шмидт, опять у вас выпадение памяти. Неужели вы не помните? Эти серьги принадлежали вдове Кочишне, которую вы отправили на тот свет, а попросту убили.

— Это ложь! — Шмидт вскочил со стула, лицо его налилось кровью. — Я не убивал никого!

— Не убивали? Сейчас выясним и этот вопрос. — Наклонившись к уху Козмы, я тихо сказал: — Вызови сюда дактилоскописта, и побыстрее!

Нервы были напряжены до предела. Сотрудники, присутствующие при допросе, затаив дыхание ожидали, чем кончится эта схватка. До прихода дактилоскописта я решил прогуляться в другую «палату», где ожидала жена Драгоша, урожденная Илона Пайж.

Я вошел и представился. На когда-то, видимо, очень красивом лице этой пожилой уже женщины отразились испуг и растерянность. Срывающимся голосом она спросила:

— Умоляю вас, что случилось с моим зятем? Что-нибудь серьезное? Он жив?

— Успокойтесь, сударыня, с ним не случилось ничего особенного. В причинах аварии мы еще разберемся, следствие уже началось. Между прочим, мадам, нам не совсем понятен один факт: вы везде фигурируете под именем Илоны Пайж, в то время как ваша родная матушка зовется Ференцне Кольбех и, насколько нам известно, покойный Ференц Кольбех вас удочерил.

— Я никогда не носила фамилии отчима. И во всех моих документах значится имя Илоны Пайж. Даже учась в школе, я носила фамилию своего родного отца.

— Тогда, быть может, вы скажете мне, какие драгоценности вы подарили вашей дочери до того, как она вышла замуж и покинула Венгрию?

— Я? Подарила дочери? Никогда никаких драгоценностей я ей не дарила.

— А какие украшения вы получили в подарок сами от вашего мужа Акоша Драгоша?

— Когда, сейчас? — Драгошне, по-видимому, все еще ничего не понимала.

— Не сейчас, а в прошлом. Скажем, за последние десять лет. И где они сейчас?

— Все, что я когда-нибудь от него получала, находится дома, в моей шкатулке.

— Как, вы не помните, когда что он вам дарил?

— Помню, разумеется.

— Так когда же и что именно?

— Помнится, в 1947 году, в день десятилетия нашей свадьбы, я получила от мужа в подарок бриллиантовый перстень и кулон на золотой цепочке, очень красивый.

— И эти драгоценности в настоящий момент находятся у вас дома, в вашей шкатулке?

— Отчасти.

— То есть как это «отчасти»?

— Ведь перстень здесь, со мной. Вот он! — Илона Пайж вытянула вперед тонкую кисть руки.

— Я могу взглянуть на него?

— Пожалуйста. — Она сняла с пальца кольцо с большим бриллиантом и протянула его мне. Внимательно осмотрев камень, я вернул его владелице.

— Благодарю.

Супруга Драгоша, видимо, немного успокоилась.

— Скажите, сударыня… Хорошо ли себя чувствует ваша матушка?

— К сожалению, не слишком. Почти не встает с постели.

— Что с ней?

— Обычное дело, старость. Ей уже далеко за семьдесят. Нелегко дожить до такого возраста.

— Как звали вашу матушку в юности?

— Каталин Томпа.

— Вы слышали о том, что недалеко от вашей виллы на Балатоне в последний год войны убили вдову Кочишне, вернувшуюся на родину из Америки?

— Да, слышала. И очень жалела бедняжку. Я была с ней знакома.

— Что вы слышали о том, кто именно ее убил?

— В то время болтали всякое. Ходили самые нелепые слухи.

— Слухи? И кто же их распространял? Можете говорить, ведь нам известно, что вы и ваш муж состояли в самой тесной дружбе с начальником жандармерии. В вашем доме устраивались пышные приемы, обеды и ужины, а на этих ужинах во главе стола сидели немецкие офицеры, в том числе и ваш теперешний зять и его приятели… Так что не смущайтесь.

— Насколько я припоминаю, начальник жандармов господин Бодьо был первым, кто упомянул о том, что Кочишне убили коммунисты-подпольщики. Но то же самое говорили мой зять и мой муж. В те времена люди говорили и думали иначе, чем теперь. Вы, конечно, понимаете… Но почему вы об этом меня спрашиваете? — Щеки Илоны Пайж вновь побледнели от волнения. — Вы знаете, кто убил Кочишне? Кто?

— Кто? В самое ближайшее время вы узнаете об этом. Так же, как и мы. Поверьте, нас этот вопрос интересует, пожалуй, значительно больше, чем вас. А пока, сударыня, вам придется еще немного подождать. Да, да, здесь, в этой комнате.

Побеседовав таким образом с женой Акоша Драгоша, я навестил вдову Шулек, урожденную Терезу Коллер, помещавшуюся в третьей «палате».

— Как себя чувствуете, сударыня? — осведомился я.

— Благодарю вас, — едва слышно ответила Тереза.

— Сколько лет было бы сейчас вашему сыну, если бы он не погиб на фронте, а остался в живых?

— Тридцать четыре. Ушел от меня, оставил одну-одинешеньку. Живу сиротой, некому меня поддержать, — жалобным тоном промолвила вдова Шулек.

— Ну, я не нахожу ваше положение таким уж бедственным. Ведь он только вчера ночью вас посетил, и не с пустыми руками.

Женщина дернулась, словно ее ущипнули. Побледнев, она смотрела на меня во все глаза.

— Кто навестил?

— Вероятно, ваш сын, столь внезапно воскресший из мертвых. Или это был не он, а кто-то другой?

Тереза Коллер не ответила, опустила голову и неподвижно, застывшим взглядом уставилась себе под ноги.

— Неплохо будет, сударыня, если вы хорошенько поразмыслите над этим чудом. А когда вам захочется говорить, обратитесь вот к этому молодому человеку.

Знаком подозвав одного из сотрудников, охранявших Терезу Коллер, я приказал ему подробно запротоколировать ее показания.

С временной обитательницей четвертой «палаты» я не был знаком, пришлось представиться.

— Как ваше здоровье, уважаемая фрейлейн Хельга, то бишь госпожа Шмидт?

— Благодарю.

— Как вам нравится здесь, у нас?

— Не очень. Я хочу домой.

— Куда это?

— В Швецию, разумеется.

— Но ведь ваш дом здесь, в Венгрии. Вы же венгерка, а не шведка. Или, может быть, вы стыдитесь своего отечества? Понимаю. Тот, кто однажды стал предателем, никогда не будет чувствовать себя хорошо на родине, которую он предал.

— Я никого не предавала!

— Разве? Будь я на вашем месте, я бы этого не сказал. Вы знали Белу Фекете, официанта?