Берталан Маг - Записки следователя из Будапешта

— Ваше имя?

— Берталан Маг.

— Возраст?

— Пятьдесят шесть лет.

— Род занятий?

— Следователь, подполковник милиции. Уже год в отставке. Для нашей профессии пенсионный возраст определен законом в пятьдесят пять лет.

— Вы хотите сказать, что в вашем деле человек исчерпывает свои «моторесурсы» раньше, чем люди других профессий?

— Пожалуй, да.

— Почему? Слишком велики нагрузки? Или повышенная опасность?

— И то, и другое.

— Не могли бы вы привести примеры?

— Да, конечно. Первое, относительно нагрузок, понять нетрудно — если мы напали на след преступника, то уже не смотрим на стрелки часов в конце рабочего дня. Впрочем, этот день у нас и не нормирован. Случалось, что я по неделям не ночевал дома, да и вообще по три-четыре дня подряд почти не смыкал глаз.

— Ну, а что касается опасности?

— Скажу несколько слов и об этом. Как-то раз моя оперативная группа преследовала вооруженного преступника, подозреваемого в убийстве. Неожиданно он вышел прямо на меня, лицом к лицу, поднял револьвер и спустил курок. Мне пришлось действовать в доли секунды — я схватил пистолет за ствол и свернул ему руку. Пуля разорвала мне ладонь, но я остался жив.

Другой случай — наша группа окружила здесь, в Будапеште, неподалеку от Восточного вокзала, одного преступника, нагло и жестоко расправлявшегося со своими жертвами, «специалиста» по уличным грабежам.

Преступник, загнанный в проходной двор, бешено отстреливался из автомата. Двое из моих сотрудников, прячась за углами зданий, теснили его ко вторым воротам проходного двора, где ожидал его я. Внезапно передо мной возникла обезьяноподобная фигура со «шмайсером», упертым в живот. Преступник обезумел от сознания безвыходности и долгой погони. У меня в руке был пистолет, и я не сомневался, что противник сейчас полоснет меня из автомата, но стрелять первым я не мог. Во-первых, это противоречило служебной инструкции, во-вторых, было ясно, что если я даже его раню, то он все равно успеет скосить меня очередью — нас разделяли всего пять-шесть шагов. И если даже не выстрелю я, он-то выстрелит все равно. Оставался единственный выход. Медленным движением я положил пистолет в боковой карман и, не двигаясь с места, громко и резко приказал пригнувшемуся, как для прыжка, дико вращавшему глазами и орущему: «Живым не возьмете!» преступнику: «Бросай оружие. Видишь, я убрал пистолет. Стрелять не буду». Но он продолжал кричать в исступлении, что перестреляет всех, как собак, и живым нам в руки не дастся. За его спиной затопали сапогами мои коллеги, что еще больше ухудшило мое положение. «Если ты застрелишь меня, тебя завтра же повесят. Если сдашься добровольно, суд учтет это как смягчающее обстоятельство…» Мои слова заставили его заколебаться, это я заметил. Тогда я продолжал: «Брось автомат, это для тебя сейчас единственное спасение…» И он с воем, скрежеща зубами, все-таки его бросил.

Третий случай: мы настигли банду грабителей, окружив ее в лесу. Со мной рядом шел мой сотрудник, молодой, очень способный, смелый и находчивый лейтенант. Бандиты яростно отстреливались, и в шуме перестрелки, да еще в темноте, я не заметил, как он упал. Пуля угодила ему прямо в лоб, парень даже не успел вскрикнуть. Лишь спустя полчаса мы узнали об этой трагической потере.

Было и такое, когда я сам был арестован и несколько дней просидел в тюремной камере. Это произошло в конце 1956 года. Помог случай — один из офицеров, командовавших тюремной охраной, узнал во мне преподавателя оперативного искусства в высшей офицерской школе, которую он недавно окончил. И мой бывший ученик в нарушение строжайшей инструкции выполнил мою просьбу: сообщил начальству, где я и что со мной. Оказалось, что мое начальство тоже толком не знало, куда я исчез. Было известно лишь, будто бы я оказался замешан в каком-то «грязном деле», а потому взят под стражу. Через два часа я был освобожден, а затем сумел доказать, что обвинение, выдвинутое против меня, было ложным от начала до конца. Его состряпали люди (кстати, в то время довольно авторитетные), которым по некоторым причинам не нравилась последовательная и беспощадная борьба с преступниками, проводившаяся моей оперативной группой… Таковы опасности в нашей работе. Нужны ли еще примеры?

— Пожалуй, достаточно. Но позвольте спросить, чем было вызвано это ложное обвинение? Зависть, ревность, месть?

— Ни то, ни другое. Мои обвинители имели в виду не меня, как личность, а мою линию поведения, деятельность руководимой мною группы. Поясню — в то время политическая конфронтация была весьма неясной и расплывчатой, осенью 1956 года еще четко не определилось, «кто есть кто». Так что мой пост был весьма соблазнителен для тайных сторонников реставрации старого строя, наших классовых врагов. Конечно, даже в те дни, я считаю, непозволительно было прибегать к подобным запрещенным приемам.

— Разве не интересно рассказать об этом случае в вашей книге воспоминаний. Вы не думали об этом?

— Думал. Но потом отказался от этой мысли. Дело в том, что эта история касается лично меня, а в своих воспоминаниях я вовсе не собираюсь ставить во главу угла свою собственную персону. О себе я пишу только в крайнем случае, там, где в интересах достоверности описываемых событий этого нельзя избежать.

— Тогда позвольте задать несколько «личных» вопросов сейчас, в предисловии к вашим воспоминаниям. Скажите, как была отмечена ваша работа на фронте борьбы с преступностью, продолжавшаяся без малого четверть века?

— Я получил много благодарностей, был удостоен нескольких правительственных наград, орденов и медалей. В общем и целом могу сказать, что мои начальники относились к моей работе с признанием.

— А подробнее?

— Полагаю, в этом нет особой необходимости.

— На каких же должностях вы работали за двадцать с лишним лет?

— Я начал рядовым оперативным сотрудником, а последние несколько лет руководил одним из управлений уголовного розыска страны. Прошел, так сказать, всю лестницу, от низа до верха.

— Как и почему вы стали следователем?

— Мне думается, читателей значительно больше интересует другой вопрос: как и почему тот или иной человек становится уголовным преступником? Кроме того, ответ на этот вопрос не отличался бы оригинальностью. В детстве я мечтал стать машинистом, летчиком, почтальоном, но, как видите, не стал, даже близко не подобрался. Одним словом, когда мне перевалило за тридцать, я оказался следователем, точнее сыщиком по уголовным делам. По убеждениям своим я был революционером, и когда после освобождения Венгрии в 1945 году мне предложили пойти на передний край борьбы за восстановление общественного порядка, сражаться против преступлений и преступников, я был счастлив и согласился. Вот так я и стал следователем.