Джефф Зентнер - Дни прощаний

Наконец я снова выпрямляюсь и без сил откидываюсь в кресле. Смеюсь сквозь слезы.

– Простите. Как ребенок.

У доктора Мендеса серьезное лицо. Он качает головой.

– Нет.

Он тоже откидывается на спинку кресла и барабанит пальцем по губам, глядя куда-то мимо меня. Начинает что-то говорить, но прерывается. Теперь он смотрит прямо на меня, и я никогда не видел у него настолько пронзительного взгляда.

– Теперь я хочу рассказать тебе историю, – говорит он мягко, словно спрашивая разрешения. – Обычно я этого не делаю, но сейчас чувствую, что должен.

Я повторяю его же жест «вперед». Он улыбается, когда узнает его. Я вижу легкую дрожь на его губах.

– Когда я учился в средней школе, у меня был близкий друг по имени Рубен Ортега. В общем, как-то вечером мы собирались погулять, но из-за чего-то поругались. Сейчас я даже и не могу вспомнить, из-за чего. Из-за глупости. Из-за чего-то незначительного. Мы разошлись. Я остался дома, а он отправился через мост на вечеринку Хуареса.

Доктор Мендес встряхивает головой и прикладывает палец к губам, будто стараясь не дать себе говорить. Но, откашлявшись, он продолжает мрачным голосом:

– На следующий день Рубена нет в школе. Я жду, пока он появится, но он не приходит. Я звоню ему после школы – ничего. А потом я узнаю, что его нашли в переулке за каким-то баром, сильно избитого, еле живого. Он еще держится некоторое время с помощью медицинских аппаратов. Но потом…

Одинокая слеза стекает по щеке доктора Мендеса.

– Прости. Для меня это до сих пор тяжело. – Его голос прерывается. Он снимает очки в оправе синего цвета и сжимает переносицу.

Я двигаю коробку с салфетками к нему. Мы смеемся.

– Спасибо, доктор, – говорит он, потом вздыхает и снова надевает очки. – В глубине души я знал, что это я убил Рубена. Если бы я только проглотил свою гордость и не ссорился с ним. Если бы только я не дал ему пойти. Если бы только… Если бы только… Я смотрел на луну и видел лицо Рубена. Я смотрел на облака – и видел палец, указывающий на меня.

– Парейдолия?

– Парейдолия.

– Из всех психотерапевтов мира мне достался тот, который понимает меня лучше всех, – тихо говорю я.

– Тебе задолжали немного удачи.

– Поэтому и нужны были истории?

– Благодаря историям, в которых я удален из уравнения, я смог закрыть твою рану, чтобы излечить тебя. Мир, судьба жестоки и непредсказуемы. События происходят из-за множества причин. Но события происходят и без причин. Нести бремя прихотей вселенной – это слишком для любого человека. И это несправедливо по отношению к тебе.

– То есть для меня еще не все потеряно, да?

– Ты не в конце путешествия, а в его начале. Ты сейчас там, откуда начинает большинство людей, которые потеряли любимого или любимых. Ты проделал работу для правильного понимания этой трагедии и своей роли в ней, но лечение на этом не закончено. Ты уничтожил инфекцию в ране, так что теперь она может зажить.

– Я надеюсь, что когда-нибудь снова почувствую себя полностью здоровым.

Покрасневшие от слез глаза доктора Мендеса сверкают.

– Не почувствуешь. И в то же время почувствуешь. Я иногда вспоминаю улыбку Рубена, чувствую запах одеколона, напоминающий мне о нем, – как и многие подростки, он выливал его на себя слишком много. И когда накатывают такие воспоминания, я чувствую боль. И ты почувствуешь. Но впереди у тебя достаточно насыщенная и долгая жизнь, чтобы перетерпеть эту боль и двигаться дальше.

Проходит некоторое время.

– Могу я вам кое-что рассказать? – спрашиваю я.

– Конечно.

Я рассказываю ему, что собираюсь провести день прощания вместе со своими родителями. Правда, это, скорее, будет приветственный день. Чтобы они могли услышать мою историю. Чтобы я мог открыть им всего себя, спрятавшегося за беспричинно воздвигнутыми мной самим стенами.

Рассказываю ему про свою веру в то, что мы сами – истории, состоящие из дыхания, крови и воспоминаний, и что некоторые истории никогда полностью не заканчиваются.

Рассказываю ему о своей надежде на то, что после смерти наступит день, когда ветер вдохнет жизнь в наши истории и они пробудятся ото сна, что напишу лучшую историю, какую только смогу. Такую, которая эхом прозвучит в бездне вечности хотя бы ненадолго.

Рассказываю ему о надежде когда-нибудь снова увидеть своих друзей.

Я рассказываю ему, как я надеюсь.

Хотя двое подруг-танцовщиц стоят рядом с Адейр, когда мы проходим мимо по покрытой листьями стоянке, я все равно останавливаюсь на мгновение, чтобы она меня заметила. Скорее, предлагаю себя. Мне нечего ей сказать. Я просто хочу дать ей возможность сказать то, что ей нужно сказать. Мало того что ты отнял у меня брата, ты еще разрушил брак моих родителей. Мало того что Эли мертв, я должна еще и видеть тебя с его девушкой. Мало того что ты не попал в тюрьму, так я еще должна смотреть на тебя каждый день!

Теперь, как мне кажется, я могу это принять. Результат ли это бесед с доктором Мендесом или действия таблеток, или того и другого, но панических атак у меня не было уже давно. Я могу впитать все, что она испытывает по отношению ко мне, и выжить. И если это принесет ей комфорт или успокоение, я хочу, чтобы она его получила. Я пытаюсь сказать ей это выражением своего лица.

Но она смотрит мимо меня и в то же время сверлит меня взглядом. Взгляд ее серых глаз горяч и тяжел, как лихорадка. Лихорадка, от которой ты уже никогда полностью не оправишься. Такая, которая уносит часть тебя и никогда не возвращает. Такая, которую ты не можешь полностью пережить.

По крайнем мере я это понимаю.

Джесмин внезапно перестает играть и вскакивает, издав победный возглас и ошеломленно глядя на меня.

– Что? – Я откладываю ноутбук с почти законченным сочинением для поступления в колледж и выскальзываю из-под пианино, чтобы увидеть ее, кричащую и прыгающую от радости.

Она сияет и хватает мою руку.

– Я наконец-то увидела синий цвет! Правильный синий!

И мы принимаемся кричать и прыгать вместе, а когда успокаиваемся и восстанавливаем дыхание, я говорю:

– На сегодня уже хватит упражняться. Время для острого тыквенно-молочного коктейля.

Мы берем коктейли с собой в Сентенниал-парк и пьем их, сидя на заднем откидном борту пикапа Джесмин, слушая Диэрли через открытые окна, разговаривая и смеясь. Мы заворачиваемся в одеяло Джесмин для наблюдения за звездами, спасаясь от холода затухающих осенних сумерек – фиолетовых, как заживающий синяк, – и смотрим, как последние листья на деревьях один за другим по спирали падают на землю.

Я стою в очереди в супермаркете, чтобы купить колу, когда вспоминаю, как однажды мы – Соусная Команда – говорили о том, насколько смешно было бы поздравлять людей не с тем, что у них будет ребенок, а с тем, что у них был секс. Родила ребенка? Неплохо! Ты занимался сексом! Поздравляю с уймой классного секса! Люди в церкви и на работе будут говорить это вам.