Н Борисов - Будни милиции

Когда я вошел, Галина Васильевна просматривала его школьный дневник и попутно задавала ему вопросы. Я прислушался к их разговору. Если бы я не знал, кто сидит напротив инспектора милиции, я решил бы, что к Архиповой зашел на работу ее сын, так доверительно, дружелюбно они разговаривали. Перед тем как ему уйти, Галина Васильевна напомнила, что она придет в понедельник в школу на родительское собрание, и попросила, чтобы он ее обязательно встретил.

Оставшись вдвоем с Архиповой, мы вспомнили его прошлое дело, и я сказал ей:

— Трудный парень, совсем еще мальчишка, а ведь многие подростки старше его подчинялись ему.

— В том-то и дело, — сказала Галина Васильевна. — Парень способный. Прирожденный лидер. Трудно матери одной с ним, неправильно сложились у них отношения. А в школе у него не было авторитета из-за неуспеваемости. Сейчас, кажется, налаживается и его учеба. Главное — воспитать у него ответственность за свои поступки.

В постановлении ЦК КПСС «Об улучшении работы по охране правопорядка и усилении борьбы с правонарушениями» (1979 г.) определены конкретные меры, направленные на дальнейшее улучшение профилактики правонарушений, усиление борьбы с преступными и другими антиобщественными проявлениями, неукоснительное соблюдение советских законов всеми гражданами и должностными лицами. «Правоохранительные органы, — говорится в постановлении, — должны бескомпромиссно и решительно вести борьбу с преступностью, развивать и укреплять связи с трудовыми коллективами и общественностью».

Л. И. Брежнев указывал, что партия ждет от этих органов «еще большей инициативы, принципиальности, непримиримости в борьбе с любыми нарушениями советского правопорядка».

Я перечислил лишь небольшую часть тех задач, которые приходится решать сотрудникам милиции. Для того чтобы хотя бы вкратце рассказать о всех функциях, службах и милицейских специальностях, потребовалось бы многотомное исследование. Формально каждый отдел, каждая служба в милиции выполняют свою, только ему присущую работу, не похожую на работу других отделов. И, может быть, сотрудники ОБХСС по сути решаемых ими задач не меньше отличаются от участковых инспекторов, чем, скажем, врач от архитектора. Но это формально. А фактически все мы, сотрудники советской милиции, делаем одно дело — охраняем покой и безопасность нашего народа, ведем беспощадную борьбу с нарушителями социалистической законности — ворами, жуликами, расхитителями общественной собственности, тунеядцами, хулиганами, со всеми теми, кто мешает нам жить и спокойно работать.

В истории уголовной практики тысячи, десятки тысяч случаев. Но по своим основным отличительным признакам: мотивам, составу преступления, способам его совершения, характерному почерку преступника — большинство из них поддается систематизации и группировке. И те оперативные работники, которые, хорошо владея материалом, могут легко вспомнить аналогичные случаи из своей или чужой практики, проанализировать порученное им дело, сравнив его с уже проведенным когда-то расследованием или сведя к известной схеме, безусловно, имеют преимущество перед своими менее эрудированными коллегами.

И все же должен признать, как я ни напрягал память, я не смог отыскать ничего похожего на случай, которым мне пришлось заниматься в тот хмурый ноябрьский день, когда срочная телефонограмма из больницы имени Семашко решительно перечеркнула все мои планы, тщательно и аккуратно составленные на неделю вперед.

Вспоминая эту историю теперь, по прошествии почти двух лет, я, пожалуй, не рискну утверждать, что порученное мне дело было уж очень сложным. Однако аналогичных ему дел ни я, ни даже самые старые и опытные сотрудники нашего отдела так и не смогли припомнить.

Придя на работу, как обычно, ровно в 9 часов утра, я не торопясь разделся, полистал купленную по дороге свежую газету, с удовольствием выкурил сигарету, пользуясь отсутствием уехавшего в командировку соседа по кабинету. И только после этого протянул руку к телефонному аппарату, чтобы выяснить результаты экспертизы по делу о краже в ювелирном магазине, однако набрать номер телефона криминалистической лаборатории не успел. Раздалась резкая трель селектора.

— Бросай все дела и шагай срочно ко мне, — услышал я голос начальника нашего отдела подполковника Одинцова. Даже на расстоянии я почувствовал, что он встревожен.

— Читай, — сказал мне Одинцов и протянул книгу телефонограмм, где мелким, убористым почерком нашего сегодняшнего дежурного старшего лейтенанта Попова было записано целое послание. Я сел на диван и погрузился в чтение.

«В больницу имени Семашко в 11 часов 40 минут утра 22 ноября сего года машиной скорой помощи № 16 2-й городской, станции был доставлен гражданин Николаев Василий Семенович, проживающий по адресу: улица Строителей, дом № 3, корпус 2, квартира 12 с диагнозом „прободение язвы желудка, перитонит, состояние крайней тяжести“. В 12 часов дня больной скончался в приемном покое. При патологоанатомическом вскрытии умершего в прозекторской больницы в 16 часов 30 минут того же дня было установлено проникающее ранение в брюшную полость с повреждением внутренних органов и обширным внутренним кровоизлиянием.

Подписал протокол вскрытия патологоанатом Васильев. Телефонограмму передала медсестра приемного покоя Рогова, принял — дежурный Попов».

Я не торопился отдавать книгу телефонограмм подполковнику Одинцову. Мне казалось, что я чего-то не понял, что от меня ускользнула какая-то существенная деталь в сообщении, записанном Поповым. И я перечитал его вновь. Не нужно было обладать большим опытом работы в милиции, чтобы понять всю абсурдность, нелепость случившегося. Ошибка в диагнозе?! Бывает, конечно. Хотя не отличить язву желудка от проникающего ранения трудно даже при большом желании. И все-таки ошибка возможна. Вызывает удивление не она, а абсолютно необъяснимое молчание потерпевшего. Впрочем, можно ли называть его потерпевшим, ведь на нашем профессиональном языке потерпевшим считается жертва уголовного преступления. А было ли вообще преступление, и если было, то почему Николаев не сказал о нем?

Бывали случаи, когда участник поножовщины старался скрыть свои раны, чтобы не признаваться при этом в самом факте поножовщины, в том, что сам он тоже ранил, а может быть, и убил кого-то. Но даже в таком случае невозможно представить, чтобы человек, находясь в сознании, за какие-то считанные минуты до операции, прекрасно понимая, чем ему грозит операция при неправильно поставленном диагнозе, продолжал молчать. Так ничего и не придумав, я отдал книгу телефонограмм своему начальнику.