Аллан Холл - Монстр [Дело Йозефа Фритцля]

Еще он говорил о ненасытной жажде секса с Элизабет в первый год ее заключения. Это — исповедь, признание собственного греха, оправдание и несомненный катарсис. Но сильнее всего ощущаются в его словах бросающие в дрожь хладнокровие и расчетливость. Замешанной оказывается и нездоровая привязанность к собственной матери.

Дальнейшие комментарии излишни; мир уже решил, кто он. Австрийское правосудие должно решить, как поступить с ним.

«Это была одержимость.

Я родом из маленькой семьи и вырос в крохотной квартирке в Амштеттене. Отец мой был никудышный человек; он никогда не хотел брать на себя никакой ответственности и был попросту неудачником, который постоянно обманывал мою мать. Когда мне было четыре года, она совершенно справедливо вышвырнула его из дома. После этого ни мать, ни я не общались с этим человеком, он нас не интересовал; неожиданно нас осталось всего двое.

Моя мать была сильной женщиной, она научила меня дисциплине и контролю, а также понятию, какой ценой дается тяжелый труд. Она отправила меня в хорошую школу, чтобы я получил хорошее образование, а сама работала не покладая рук и бралась за очень трудную работу, чтобы держаться на плаву.

Это была лучшая женщина в мире. Полагаю, вы можете представить меня как ее мужчину. Что же. Она была начальником в доме, а я — единственным мужчиной.

Полная чушь говорить, что мать сексуально домогалась меня, она была до крайности респектабельна. Я очень любил ее. Просто обожал. Поклонялся ей без меры. Это не означает, что между нами что-то было; никогда ничего не было, да и быть не могло».

На вопрос своего адвоката, фантазировал ли он когда-нибудь на тему об отношениях с матерью, Фритцль делает паузу и долго молчит.

«Да, возможно. Но я был сильным, возможно таким же сильным, как моя мать, и мог держать свои желания под контролем. Я становился старше, а это значит, что мне удавалось встречаться с другими женщинами. У меня были любовные романы с несколькими девушками, а затем я познакомился с Розмари».

Имела ли Розмари что-либо общее с его матерью? Фритцль отвечает:

«Абсолютно ничего. У нее не было ничего общего с моей матерью, впрочем, если хорошенько подумать, то было несколько общих черточек. Я имею в виду, что Розмари тоже была замечательной женщиной и остается ею. Просто она намного более робкая и слабая, чем мать.

Я выбрал ее, потому что тогда страшно хотел иметь кучу детей. Я мечтал о большой семье, когда был еще совсем малышом. И Розмари казалась идеальной матерью, чтобы воплотить эту мечту. Это не совсем правильный повод жениться, но верно и то, что я любил Розмари и люблю до сих пор».

На вопрос, как же случилось, что в 1967 году, имея четырех детей от любимой жены, он забрался в квартиру молоденькой медсестры и изнасиловал ее, Фритцль ответил: «Не знаю, что потянуло меня на это… Я правда не знаю, почему сделал это, — я всегда хотел быть хорошим мужем и хорошим отцом».

Несмотря на свидетельские показания соседей, что он был жестоким тираном в семье, Фритцль продолжает: «Я всегда высоко ценил хорошее поведение и уважение. Причина в том, что я мыслю по старому укладу, которого больше нет.

Я вырос во времена нацизма, а это означает, что все должно было быть под контролем и надо было уважать власть. Полагаю, я взял некоторые из этих старых ценностей в новую жизнь, разумеется бессознательно. И все же, несмотря на это, я не такой монстр, каким меня хотят представить СМИ».

По одному пункту он не соглашается с дочерью, говоря, что не подвергал ее сексуальным нападениям, когда она была ребенком: «Это неправда. Я не такой мужчина, который любит маленьких детей. Я совокуплялся с ней позже, гораздо позже. К тому времени она уже была в камере, и была там уже долго».

Важно помнить, что признание Фритцля имеет весьма специфическое намерение: представить его как можно более рассудительным. Врачи и полиция скажут, что у них нет никаких причин считать, что Элизабет понадобилось лгать, чтобы выставить отца в дурном свете.

На вопрос, насколько и как давно было спланировано преступление, Фритцль ответил: «Года за два — за три, это верно. Насколько помню, году в 1981 или в 1982 я начал строить камеру для нее у себя в подвале. Я достал очень прочный бетон и установил стальную дверь с электроприводом, открывавшуюся с помощью дистанционного пульта — так я проникал в подвал. Нужен был цифровой код, чтобы открывать и закрывать ее.

Я оштукатурил стены, установил умывальник и небольшой туалет, поставил койку и плиту, холодильник, провел электричество и свет.

Возможно, кое-кто и видел, что я делаю, но никого моя работа не волновала. В конце концов, это мой подвал, мои владения, куда входить могу только я. Вот что твердо усвоили соседи по кварталу. Это касается моей жены, детей и моих жильцов, и никогда никто из них не пытался проникнуть в мои владения или спросить, что я там делаю. Я ясно дал понять, что там мой офис; правда, там хранилось всего несколько папок, имевших отношение ко мне, но и этого было достаточно, — все подчинялись моим правилам.

Едва достигнув зрелости, Элизабет перестала делать то, что ей говорят; она попросту больше не следовала моим правилам. Каждую ночь она таскалась по местным барам, а когда возвращалась, от нее воняло дымом и перегаром. Я старался вытащить ее из этого болота и устроил на подготовительные курсы официанток, но иногда она даже не выходила на работу. Она дважды сбегала и шлялась где-то в компании личностей с сомнительными нравственными устоями, которые явно оказывали на нее дурное влияние. Вот почему мне пришлось устроить место, чтобы дать ей шанс — пусть насильственно — держаться подальше от дурных влияний внешнего мира».

Фритцль отрицает, что заковывал дочь в наручники и держал на поводке в первые дни заключения. «В том не было нужды: дочка все равно никуда бы не сбежала».

Тут по крайней мере они сходятся: Элизабет сказала, что рыдала навзрыд и колотила в стены, но никто не пришел. Постепенно ей пришлось смириться, что никто, кроме отца, не поможет ей и она будет исполнять все, что он ни скажет, или ей никогда больше не видать солнечного света. Под диктовку отца она писала письма к семье, рассказывая о новой жизни и о том, что у нее нет ни малейшего желания возвращаться; она просила, чтобы ее не искали. Мать, братья, сестры и чиновники поверили в эту выдумку, и поиски свернули.

Властелин подвала понял, что он в безопасности: «Видимо, после похищения я попал в порочный круг, порочный круг не только для Элизабет, но и для себя, и выхода не было. С каждой неделей, что я держал дочь под замком, мое положение становилось все более безумным — и поверьте, я частенько задумывался: о том, чтобы освободить ее. Но я просто был неспособен решиться, может, и потому, что понимал, что с каждым днем мое преступление становится все более тяжким.