Буало-Нарсежак - Замок спящей красавицы [Волчицы • Дурной глаз • Замок спящей красавицы • Фокусницы]

Ваша преданная

Вырванная из блокнота страница. Широкий, решительный почерк… Реми аккуратно сложил досье, убрал его в портфель. Все же странно! Дядя Робер, который слыл закоренелым холостяком, всегда отзывался о свадьбе в самых ужасных выражениях, и вдруг он заинтересовался сумасшедшей! Вне всякого сомнения, какая-нибудь бывшая любовница. Старая, скрытая от всех связь. Ладно! Личная жизнь дяди не касается племянника. Реми на полу раскрыл свой чемодан, затем, встав на стул, нашарил спрятанный на шкафу портрет. Вновь возникла Мамуля. Ее голубые глаза, казалось, все так же пристально смотрели куда-то за спину Реми, на какую-то как бы приближающуюся вещь, и Реми почувствовал легкое жжение непролитых слез. Он встал на колени, аккуратно уложил картину на дно чемодана и сверху положил портфель. Затем он небрежно запихнул туда свое белье и бросил чемодан у кровати. Все готово!

Без единого звука он открыл дверь и спустился вниз. Будет ли он сожалеть, что покинул Мен-Ален? По правде говоря, нет. Но он сердился на отца за то, что тот столь грубо и безжалостно отдавал на продажу воспоминания, целую эпоху, которая прежде всего принадлежала Мамуле. Придет незнакомый человек, который начнет кромсать по живому, срубит деревья, переделает все в парке и доме, и для хрупкого образа Мамули не будет здесь больше места. Изгнанная отовсюду, она не обретет иного пристанища, кроме этой загадочной забытой картины! Кстати, кто этот неизвестный художник, который… Еще один вопрос, оставшийся без ответа. Жизнь Реми была наполнена вопросами без ответов. Как-нибудь нужно будет припереть Клементину к стенке, заставить говорить…

На кухне кто-то был, и Реми узнал голос Франсуазы — старой Франсуазы, которая приходила раньше стирать белье. Как?! Разве она не умерла? Есть, значит, жизни, которые не изнашиваются? Сколько же ей лет? Восемьдесят? Восемьдесят пять? Она кричала, видимо, будучи туговата на ухо.

— Да! Все же странные случаются вещи! — воскликнула она. — И подумать только, прошло уже двенадцать лет… Подождите-ка… да, как раз двенадцать. В тот год моя правнучка приняла первое причастие.

Клементина вынимала из большой корзины овощи, салат, картошку. Да, Франсуаза всегда снабжала продуктами их дом.

— Завтра принесите нам яиц и масла! — прокричала Клементина.

Обе старушки ближе подошли друг к другу. Он увидел, как Клементина что-то нашептывала Франсуазе. Еще один секрет, конечно же. Что-нибудь касающееся умершего или его брата. Реми в раздражении вышел на крыльцо.

— Я и говорю, — успел он расслышать, — лишиться рассудка — это хуже всего! Лучше уж умереть. Уверяю вас, мне жаль бедного мсье.

Обе сплетницы радовались встрече. Реми шел по аллее недовольный и странным образом взволнованный. Франсуаза, видимо, говорила о дяде, который как раз и получал письма, извещавшие его о… О ком же все-таки? Реми решил дождаться старушку. Он закурил и сел на траву, у края аллеи. Что он узнает? Откуда это внезапное желание узнать все о дяде, эта необходимость принять его сторону, как будто ему надлежало защищать дядю. Перед гаражом Адриен шлангом мыл «ситроен», и по форме его губ можно было догадаться, что он насвистывает. Реми позавидовал его беспечности. Ага, Франсуаза выходит. Наконец-то!

Старушка чуть не выронила корзину при виде Реми. Она заплакала, посмотрела на него издали, вблизи и, конечно же, сказала, что с ним сотворили чудо.

— Да, — успокаивал ее Реми, — да, хорошая моя Франсуаза… Ну, будет вам, будет. Я выздоровел, да. Конечно же, я хожу, раз я провожаю вас до дороги. Да успокойтесь же!

Но она каждую секунду останавливалась, качала головой, недоверчивая, потрясенная, подозрительная и восторженная.

— Кто бы мог поверить! — повторяла она. — Когда я думаю, что еще в прошлом году вы разъезжали здесь в своем кресле… А теперь… вот вы уже и мужчина…

— Давайте-ка вашу корзину.

— Да, вот так новости! — продолжала старуха. — Вы еще немного побудете здесь? Клементина говорила мне…

— Нет. Мы все уедем после похорон.

— Да, может, так оно и лучше, потому что этот дом, поверьте мне, не приносит счастья.

— О, я знаю, — сказал Реми, — мой отец мне все объяснил.

— Как? Мсье вам… И правда, вы ведь совсем взрослый. Я все время забываю… Да, все равно это, наверное, доставило вам много горьких минут. Я ставлю себя на ваше место.

— Да, — сказал Реми наобум. — Я был потрясен.

— Вон, смотрите, — продолжала старушка, протянув руку, — отсюда сквозь деревья видна прачечная. С тех пор туда никто больше не ходит… Теперь там полно змей, но раньше ее содержали в образцовом порядке… В то время я жила в Мене… У меня было полно белья, которое приходилось гладить… Прихожу… Открываю дверь… Господи! Я упала на колени… Крови было до самого порога.

Реми побледнел. Он поставил корзину на траву.

— Напрасно я вам рассказываю, — сказала старая Франсуаза, — но это сильнее меня, особенно когда я смотрю на вас. Мне кажется, я все еще вижу, ее. Она лежала на плитах, у печки. Она взяла бритву мсье.

— Франсуаза! — пробормотал Реми.

— Ах да, понимаю. Я тоже часто думала, что для нее, как и для всех вас, было бы лучше, если бы она сразу умерла. Иногда удивляешься, о чем думает Господь Бог? Такая молодая, красивая, добрая женщина! Сердце разрывается при мысли, что она живет взаперти.

Реми поднял руки, как бы желая загородиться, но старая Франсуаза уже не могла остановиться.

— Ну, в том что ее хорошо лечили, я могу вам поклясться. Бывали даже дни, когда нельзя было сказать, что она потеряла ясность ума. Она всех узнавала, болтала… Но в другие моменты она забивалась в угол, за кресла, и ее невозможно было оттуда вывести. Но всегда ласковая, покорная. Бедный ягненочек! Покойный дядя сделал все, что мог, чтобы ваш отец оставил ее дома… Помню, как однажды вечером они поссорились… Это было ужасно! Но, Боже, его можно понять. При такой работе у человека нет времени ухаживать за подобной больной… В некотором смысле она была хуже ребенка… Да и вы сами, как раз в то время… Просто рок!

— Довольно! — закричал Реми. — Довольно… Вы мне… вы мне…

Он рванул ворот, широко открыл рот. Старуха подняла корзину.

— Мне не следовало… Особенно… не повторяйте это…

— Убирайтесь! — заорал Реми.

Реми развернулся и бросился в заросли. Ветки свистели, разгибаясь. Он бежал, как преследуемое животное, и когда выбежал к прачечной, по лицу его текли кровь и пена. Из горла вырывались хрипы. Сжав кулаки, он подошел к лачуге с закрытыми ставнями. Дверь заперта на ключ, и, когда он дернул створку, что-то стремительно скользнуло в траву, к его ногам. Но Реми превозмог страх. Он потянул за трухлявые ставни, уперся, сломал несколько досок. Изъеденные ржавчиной крючки внезапно поддались. Тогда он камнем разбил стекло и, просунув руку, отодвинул засов. Перелезть не составляло труда. Реми оказался в узкой комнате, стены которой почернели от дыма. Высокий камин покрыт толстым слоем затвердевшей копоти, которая блестела, как гудрон, и сквозняк шевелил в очаге сухие листья. Пахло грибами, гнилым деревом, запустением. Возле позеленевшей раковины еще стояли низенькие табуретки, а на бельевых веревках висели заплесневевшие прищепки. Реми опустил глаза. Пол, покрытый красноватыми плитками, пересекали длинные трещины. Это здесь… Реми подумал о портрете. Внезапно он почувствовал, как волнение захлестнуло его, словно волной. Почему Мамуля попыталась?.. Что за серьезные и таинственные причины толкнули ее на этот шаг?.. Безумие — это ничего не объясняет. Реми с невероятной четкостью представил себе собаку, отпрыгивающую на шоссе… лежащего на сверкающем полу дядю Робера… А что, если Мамуля…