Марина Серова - Медленное убийство

– У нее была онкология? – спросила я.

– Да! И, когда это обнаружилось, было уже поздно что-то делать. Да и как делать, если в стране разруха, лекарств нормальных нет, а те, что есть, стоят безумных денег. А у нас они откуда? Военным же тогда зарплату по несколько месяцев задерживали, что уж тут о вольнонаемных говорить? Летчики-офицеры частным извозом занимались, а те, у кого машин не было, спивались потихоньку. Нам дедушка из деревни хоть какие-то продукты привозил, а у других и того не было.

– А родные со стороны отца? – удивилась я. – Они вам никак не помогали?

– Они были против того, чтобы папа на маме женился. У них в роду все военные в высоких званиях, а тут какая-то деревенская девчонка. Когда мама узнала, что папа погиб, она написала им, а они в ответ, что им об этом тоже сообщили, и больше ничего. Может быть, потому, что у них был еще и младший сын. Это они уже потом меня нашли. Когда второй сын в Чечне погиб. Он тоже летчиком был. Писали, что я их единственная внучка, просили переехать к ним.

– А когда твоя мама умерла?

– Это был май, я как раз школу оканчивала, когда она слегла, и стало ясно, что уже не поднимется. Бабушка приехала за ней ухаживать. Мама все ее просила: «Если увидишь Лешу, передай, что я ему все простила. Теперь Бог ему судья». Я тогда спросила у бабушки, что это за Леша, а она только рукой махнула – это, мол, далекое прошлое. Мама умерла, когда я на уроках была. Пришла домой, а ее уже нет. Дедушка приехал, и мы тело мамы в Полесное повезли, чтобы там на нашем участке похоронить. А потом мы с бабушкой в Тамбов вернулись – мне же экзамены надо было сдать. Конечно, после всего этого аттестат у меня троечный – когда мне учиться было?

– И что же ты в деревне делала?

– Телятницей была, – просто ответила она.

Неслабо обалдев, я посмотрела на ее руки – нет, это не были руки телятницы: узкая кисть с длинными тонкими пальцами подошла бы больше музыканту, идеальной формы ногти, тонкое запястье… Все это наводило на определенные размышления, и я спросила:

– Настя, у тебя в роду дворян не было?

– С маминой стороны – точно нет, – усмехнулась она. – Но я только лицом на маму похожа, а все остальное – в папу. Я его родителей много лет только по фотографиям знала, а когда наконец встретились, как-то не до того было, чтобы спрашивать. Да мне такая мысль и в голову не приходила.

– Так как же ты все-таки после того, что случилось, замуж за Алексея Ильича вышла? – недоуменно поинтересовалась я.

– Дедушка маму всего на год пережил – он ее очень любил, и ее смерть стала для него страшным ударом. И остались мы с бабушкой. Жили в основном с огорода. Тихо, скромно.

– Что же ты там замуж не вышла?

– За кого? – усмехнулась она. – Молодежь в город уехала, а те парни, что остались, такая шелупонь! А у меня пример отца перед глазами, других офицеров – я же среди них выросла. Мне последний сорт да еще и с браком не нужен.

– Не боялась старой девой остаться?

– Так я же понимала, что бабушка не вечная. Ее мамина смерть здорово подкосила. А тут еще и дед умер. Она совсем слабая стала. А папины родители, после того как меня нашли, постоянно писали и к себе звали. Вот я и решила: когда останусь одна, уеду к ним. А в Екатеринбурге уже буду думать, как свою жизнь устроить. Так им и написала. Бабушка в 2005-м умерла. Тихо так, во сне отошла. Святая смерть, говорят. Похоронила я ее, написала папиным родителям, что одна осталась, а они в ответ, что ждут меня с нетерпением. Вот и стала я в Екатеринбург собираться. Что-то выбросила, что-то раздала добрым людям на память, что-то продала, а главное, стала покупателя на дом искать – понимала же, что навсегда уеду. Когда подловку, чердак то есть, разбирала, я нашла там сумку старую, а в ней письма моей маме от Леши. В том числе и то последнее.

– Как уж они в Подлесном оказались? – удивилась я.

– Не знаю, видимо, мама, когда с папой из Каначеево уезжать собиралась, кое-какие вещи родителям отдала, в том числе и эти письма. Бабушка у меня добрая была, подружки, такие старушки, как она, к ней на чай приходили, сидели, молодость вспоминали. Только баба Аня Шестопалова никогда не приходила и они о ней никогда не говорили. Я как-то к бабушке пристала и начала допытываться, что это за кровная вражда такая между нами и Шестопаловыми? Вот она мне все и рассказала. А тут прочитала я эти письма и поняла, что мама тогда папиной фотографии говорила, от чего он ее отогрел и чем никогда не попрекнул. И такая злость меня взяла, что сама себя испугалась. Попадись мне в тот момент Алексей, убила бы и не дрогнула. А Алексей уже был в области человек известный, баба Аня постоянно хвалилась, кем ее сын стал! Ну, думаю, устрою я тебе!

– Ну, результат я вижу, – скромно заметила я.

– Так это уже все потом случилось. А тогда я взяла на работе отгул, сложила все письма в один пакет и отправилась на попутке в райцентр, оттуда на автобусе – в Тарасов, а там уже прямиком на комбинат, где меня тут же в бюро пропусков наладили. Хорошо, что я догадалась паспорт с собой взять, а то зря проездила бы. «Вы к господину Шестопалову, по какому делу?» – «По личному. Меня тут просили ему из родной деревни кое-что из рук в руки передать». Выписали мне пропуск, и пошла я. Лифт, охрана возле него на этаже, в приемной опять-таки охрана и секретарша, как злая цепная собака, зубы скалит. Проверили сверток – не взрывчатка ли, убедились, что нет, и предложили подождать, потому что у господина генерального директора совещание. Сижу, жду и еще больше злюсь. А мне уже и на автовокзал пора, автобус мой скоро, а то ведь придется невесть где ночевать. Вижу, что еще немного – и точно на автобус не успею. Плюнула я на все, попросила у секретарши листок бумаги и написала на нем: «Моя мама тебя, сволочь, перед смертью простила. Может, и Бог простит! А я не прощу никогда! Еще отольются тебе ее слезы! Пропади ты пропадом, тварь!» Положила листок к письмам, взяла со стола секретарши степлер и «запечатала» пакет – а то вдруг эта баба туда нос сунет? Сказала ей, что нет у меня больше времени ждать, пусть сама отдает, и ушла.

– И она передала в целости и сохранности? Не вскрыла? – удивилась я.

– Представь себе! Леша там всех так «построил», что побоялась. Тем более что и охранники его все видели. Еле-еле я тогда на автобус успела, а потом еще где-то с час в райцентре попутку ловила. Только ночью домой я вернулась, злая до чертиков, что не удалось мне этому гаду в глаза посмотреть да в рожу плюнуть, а потом решила, что его Бог накажет, а не накажет, значит, нет его, потому что такую подлость прощать нельзя. Поспала немного, а утром опять на работу ни свет ни заря. Возвращаюсь домой, а Леша у меня во дворе на козлах сидит. Ждет. Я его сразу узнала – он же маме в письмах свои фотографии посылал. Оказывается, он сначала записку мою прочитал и возмутился – кто это посмел его так назвать? А потом письма увидел и сразу все понял. Приказал выяснить, кто приходил. Ну, ему и доложили, что Сафронова Анастасия Кирилловна какая-то и запись с камеры наблюдения показали. Поглядел он, и, говорит, сердце у него зашлось.