Николай Леонов - Буква и цифра

— Тем, что Елизавету Трунову тебе убить не удалось. Она жива и готова давать показания.

— Жива? Вы блефуете. — Было видно, что известие ошеломило Топырина. — Я вам не верю!

— Почему? Потому что нашему свидетелю есть что сказать, верно? Потому что ты не мог держать язык за зубами и выложил ей подробности убийства фермера Заборина и хирурга Дрозинского, а теперь пытаешься вспомнить, как много тогда наговорил?

— Хотите сказать, я был настолько беспечен, что позволил ей лицезреть меня? — Топырин пытался выяснить, что известно полиции, и Гуров это прекрасно понял.

— Что, наконец-то стало страшно? — вкрадчиво спросил он. — Почувствовал, что земля горит под ногами, а бежать некуда? Если так, то твои ощущения верны. Елизавета Трунова видела убийцу. И слышала его бахвальство. Для того, чтобы засадить тебя за решетку пожизненно, хватит и ее показаний.

И тут Зиновий засмеялся. Эхо разносило смех по зданию, придавая ему зловещий оттенок. Гуров ждал. Успокоившись, Топырин снова заговорил:

— А ведь вы меня чуть не провели, полковник. Хорошая работа, чувствуется рука профессионала. Жаль, не очень чистая. Но, отдавая должное вашей хитрости, скажу сразу: не верю ни одному слову. Пояснить почему?

— Это необязательно, — ответил Гуров, уже понимая, как Топырин догадался, что слова его лишь блеф. Не нужно было говорить, что девушка видела его. Это было лишним и неправдоподобным. Случись так, Зиновия взяли бы гораздо раньше, на другой день после убийства.

— А я все же поясню. — Теперь Топырин говорил более уверенно. — Если бы ваша дражайшая девица действительно видела лицо маньяка, он был бы уже за решеткой и мы сейчас не находились бы за сто пятьдесят верст от своих уютных квартирок. Ни один из нас.

— Твои предположения неверны, — заговорил Крячко. — Елизавета видела тебя и слышала твой голос, это правда. А не провели опознание потому, что она психологически надломлена. Это ты своими гнусными действиями довел ее до такого состояния. Врачи рекомендовали ей покой, но не сомневайся, еще день-другой, и она придет в норму, а когда это произойдет, тебе крышка!

Выслушав его, Топырин лишь ухмыльнулся и спокойно произнес:

— И снова мы в исходной точке. Кроме настоящего недоразумения с дорогим моему сердцу актером предъявить мне вам нечего. Меня пожурят и отпустят. Может быть, назначат условный срок. В худшем случае, назначат психиатрическое освидетельствование и признают недееспособным.

— Тогда весь свой остаток жизни ты проведешь в психиатрической больнице, — цепляясь за соломинку, заявил Лев. — Двадцать, а то и тридцать лет ты будешь гадить под себя, пускать слюни и считать воображаемых тараканов на беленом потолке. Попав в стены этого заведения, очень скоро ты превратишься в овощ. Тебя будут пичкать транквилизаторами до тех пор, пока ты не потеряешь способность мыслить.

— Зато я буду жить, а ваши жертвы продолжат гнить в земле, и на вашей репутации останется несмываемое пятно, так как закрыть дело Подмосковного маньяка вы не сумеете. Я расскажу психиатру такую душещипательную историю, после которой он будет рыдать от сочувствия ко мне. И обвинять меня будут только в неудачной попытке доказать всему миру, какой я гениальный журналист, а вовсе не в том, в чем вы пытаетесь обвинить меня сейчас.

— Ты думаешь, тебе кто-то поверит? — вскипел Крячко.

Гуров остановил его и строго произнес:

— Довольно, Стас! Думаю, я знаю, чего он добивается.

Лев смотрел на Топырина, и его буквально выворачивало от отвращения. Он ненавидел себя за то, что собирался сделать, но понимал, что это кратчайший путь с успеху. Он даст Топырину то, что нужно ему, в обмен на чистосердечное признание. А чувство самоуважения? Что ж, как-нибудь он это переживет. Как и говорил Топырин, с доказательной базой у них был полный швах. Если убийца уйдет в «глухую несознанку», в суде им предъявить будет нечего. Зиновия будут судить за попытку убийства Эдуарда Девайкина, а смерть трех его жертв и попытка убийства Елизаветы сойдет ему с рук. Даже если на булыжнике, которым воспользовался Топырин, чтобы вырубить Девайкина, найдут следы крови других жертв, в чем Крячко сомневался, опытный адвокат сумеет доказать, что булыжник его подзащитный стащил с одного из мест происшествия. Ведь он бывал в каждом из них и, как журналист, имел на это все основания. Вот если бы им понять, каким образом он подстроил свое алиби в случае с Елизаветой Труновой, или получить доказательства того, что на время двух других убийств алиби у него нет, тогда можно было бы не торговаться. Но в тех условиях, в которых оказался Гуров, выбирать не приходилось. Он еще секунду помедлил и произнес:

— Предлагаю сделку.

Крячко аж отшатнулся от него и, вытаращив глаза, выпалил:

— Гуров, ты свихнулся? Ты ведь никогда не идешь на сделку с убийцей!

Все, кто был в здании, уставились на Гурова как на привидение. Один Топырин, казалось, ничуть не удивился. Он облегченно вздохнул, улыбнулся и ответил:

— Я уж думал, вы никогда не предложите!

— О чем он, Лева? — потребовал ответа Станислав.

— Мы дадим ему шанс сдаться прессе, — заявил Гуров и посмотрел на Топырина: — Ведь ты об этом мечтал, когда придумал свой коварный план?

— На самом деле все не совсем так, — не согласился тот. — Я мечтал о другом, но раз уж для меня слава возможна только в этом случае, придется этим довольствоваться.

— Давай обсудим условия сделки. Я даю тебе возможность выступить перед прессой, а ты делаешь полное признание по всем пяти эпизодам. И без уловок, Зиновий!

— Согласен, — поспешно ответил Топырин. — Только список приглашенных на мою пресс-конференцию я составлю лично. Прийти должны все, и обеспечить явку — ваша задача. В ответ я выдам вам столько подробностей, что следователям останется только пылесосом пройтись, чтобы собрать их воедино.

— Договорились, — согласно кивнул Лев. — Пакуйте его, ребята! Пора возвращаться в Москву.

Омоновцы подхватили Топырина под руки и поволокли к выходу. Кто-то захватил его рюкзак. Через несколько минут в церкви остались только Гуров, Крячко и актер Девайкин.

— Он говорил правду, у вас действительно на него ничего нет? — прервал тягостное молчание актер.

— Не принимайте его слов близко к сердцу, — ответил Гуров. — Улик у нас предостаточно. Только чистосердечное признание все равно лучше.

— Хорошо, если так. Мне показалось, говорил он убедительно. Неприятно думать, что я рисковал напрасно. Затылок до сих пор болит, приложил он меня конкретно. — Девайкин дотронулся до раны, поморщился. — А уж о том, что я испытал, когда очнулся, даже вспоминать не хочется.

— Вы молодец, Эдуард, — похвалил Крячко. — Я наблюдал за вами. Как смело вы вошли в здание, как потом пытались выиграть время, подыграв преступнику. Если я когда-нибудь соберусь снимать фильм, то роль главного героя непременно отдам вам.