Инна Булгакова - Смерть смотрит из сада

— Нет, без записки никто бы не поверил. Не такой он был человек.

— Это и мое мнение. Так вот, под руку в кармане попалась и моя бумажка — Саша вытер руки ею и листами со стола, а чуть позже вылил на руки полведра воды.

Еле слышный шепот: «Руки у него были мокрые!» — и тяжелое молчание, которое нарушила великанша:

— Я дозвонилась сразу после десяти, до этого телефон был занят.

— Академик как раз разговаривал со мной, — пояснил математик.

— Но как же после девяти…

— Перескажите разговор.

— «Александр Андреевич, это Кривошеина. Я смогу прийти в десять». — «Хорошо. Не звоните в дверь, она будет открыта».

— Когда-нибудь так бывало?

— Нет, впервые. Я поняла, что он хочет скрыть мой визит от внука.

— Вам и отвечал внук (у него, как известно, несомненный талант подражания, вот он и Анне звонил в Москву неузнаваемым голосом). Саша узнал, когда вы придете, включил настольную лампу — знак для вас. После убийства главной задачей для него было создание безупречного алиби: он действительно ни на минуту не мог расстаться с тобой, Анна.

Она вдруг расхохоталась.

— Поэтому он мне сделал предложение руки и сердца?

— А, в человеке совмещается несовместимое! В этом огненном пекле единственным спасением для него оставалась ты, Анна. Он покинул тебя на мгновение: открыть входную дверь для Кривошеиной и взять из своей комнаты магнитофон. Громкая музыка, под которую якобы и убили старика, была необходима.

— А почему потом он вел следствие, зачем притворялся?

— Наверное, последнее слово — признание деда — между ними не было сказано. Твоя сказка об аленьком цветочке — папоротнике в крови — заронила первые сомнение. Да и мертвый палец матери — сильное доказательство. Но какая-то тайна осталась. Вдруг он убил невинного и любимого человека? Саша искал улики для своего оправдания.

— Эх, хорош внучек! — восхитился Кривошеин.

— Дедушка еще лучше, — отрезал Иван Павлович. — А вы сами дали себе труд разобраться, что произошло на лужайке? Нет, поволокли ребенка на эшафот! Мы все безоговорочно признали в нем…

— Да ведь кровь! Я испугался.

— Он еще больше испугался — шок на всю жизнь, сильнейший комплекс вины, который получил конкретное подтверждение после убийства деда.

— Да, это так, — подтвердил учитель. — Я почувствовал в последнем с ним разговоре, предсмертном… Все эти жуткие игры и метания с обрубком, бритвой — симптомы разоблачения.

— Эх, дурак! — вздохнул Кривошеин как будто с сожалением. — Просто признался бы — и в психушке жизнь… почти такая же, как у нас на воле.

Иван Павлович слегка усмехнулся, бросив взгляд на «благоверных» супругов.

— Инстинкт жизни боролся в юноше с волей к саморазрушению — последний, со второй попытки, победил.

— Неужели он сам перерезал себе горло? — прошептал учитель с ужасом.

Иван Павлович кивнул.

— В субботу после следственного эксперимента Саша положил «указующий перст» на раскрытую Библию.

— В этом кроется какая-то символика?

— И символика, и конкретность. Об этом чуть позже.

— Он хотел меня напугать обрубком?

— Не столько тебя, Анна, напугать, сколько себя укрепить… вероятно, ему необходимо было это напоминание: любимый дедушка — убийца, который еще ребенком его подставил. Но «символика» эта сама по себе невыносима. Он убегает от тебя, мечется в роще, по саду, его неумолимо притягивает лужайка — место, которого он боится с детства. И юноше еще хотелось жить… в общем, в ту ночь он не смог, рука дрогнула в миллиметрах от сонной артерии. Ну, сымитировал нападение.

— А на следующую ночь… Вы же сами говорили, что слышали чужие шаги, видели тень в саду.

— Мы эту «тень» все только что видели. Тимоша, конечно. Косит по ночам. Я выскочил за ним через окно кухни. Саша проскользнул следом, нанес мне удар по голове, после которого я на краткое время вырубился… но случайно коснулся бритвы.

— Почему же он вас не зарезал?

— На меня, видать, ярости не хватило. Ну и я тоже хотел жить, собрался с силами… подвела темь в глазах, он скрылся.

— Значит, по-вашему, Саша соврал, будто дедушка на кладбище намекнул про убийцу?

— Конечно. Дед боялся этой темы как огня. Впрочем, кто из них кому врал — уже не важно. Они оба знали, кто убийца. И юноша стремительно шел к гибели. Когда кончились поминки и Николай Алексеевич вышел в ванную умыться, ты слышала осторожные шаги, помнишь?

— Саша поднялся в кабинет подложить палец? Но шум доносился не сверху!

— Думаю, он это сделал раньше, еще до похорон. А вот наш с тобой разговор он наверняка подслушал — самую, так сказать, скользкую его часть — и решился…

— Что за скользкий разговор? — перебила Юлия.

— О том, что я Анну спас, — отозвался математик неопределенно.

— Ну как же, новенькую, свеженькую…

— Да, посвежее. Я дал понять ей, как она мне нравится, а Анна вдруг спросила: «Какие новые улики обнаружил следователь в кабинете?» — «Палец на окровавленных бумажках», — ответил я.

— Вы полагаете, — вмешался Ненароков, — юноша так испугался этой улики, что руки на себя наложил?

— Нет, он понял, что эти двое спелись! — наконец-то проявила женскую смекалку Юлия — и слепая убежденность, что все мужчины у ее ног, дала трещину.

Учитель кивнул.

— Значит, последняя опора его рухнула. Как страшно он сказал: «Смерть смотрит из сада. Там разгадка». — «Где?» — «Там, на лужайке». — «Разгадка? Разгадка чего?» — «Мертвого пальца». Теперь я понимаю — он намекнул; именно там, возле колодца, Вышеславский убил дочь.

В наступившей паузе математик произнес задумчиво:

— Саша открыл колодец перед самоубийством. Это что — какой-то знак?

— Но извините! — заговорил журналист. — У человека с пронзенным навылет горлом хватило сил выдернуть острие?

— Это дело рук Тимоши, разумеется. Он трясется над своей косой. У него-то сил хватило… А когда фонтаном хлынула кровь, испугался и бросился к себе на сеновал.

— Но я не понимаю! — удивилась Юлия. — Все эти штучки — бритва, обрубок, футляр с драгоценностями — Саша на себе, что ль, носил?

Ответила Анна:

— Нас обыскали в ночь убийства дедушки. И дом обыскали.

— А сад? — заинтересовался Кривошеин.

— Так… поверхностно. Палец был слегка запачкан землей. — Анна посмотрела на математика. — Он вылил остатки воды на клумбу.

Иван Павлович кивнул.

— По логике вещей, у него не было другой возможности избавиться от улик.

— То-то он Софью Юрьевну от клумбы все отвлекал в дом.

— Вы хотите сказать… — недоверчиво начал Кривошеин, — что вон в тех цветочках целое состояние?

Иван Павлович пожал плечами, а киношника словно ветерком сдуло; журналист (с усмешечкой: «Требуется подстраховать!») вышел за ним; математик наблюдал в раскрытую дверь; оба вернулись вскоре с пустыми руками, измяв, изломав табак и садовые ромашки.