Криста Бернут - Тогда ты молчал

— Кого он имел в виду, когда говорил о друзьях Плессена? — в заключение спросила Мона.

— Без понятия, — ответил доктор Баум. — Он никогда раньше не говорил о них.

— Он боится чьих-то угроз?

— Только своих химер. Ему не угрожают реально существующие люди, если вы это имеете в виду.

Мона встала, и тут же подскочил со своего стула Бауэр. По нему было видно, с каким огромным облегчением он покидает это заведение. Они поспешно попрощались с несколько удивленным доктором Баумом. В голове Моны вырисовывалась неутешительная картина.

Несмотря на то, что они попали в пробку на автобане А8, на совещание в отдел Мона и Бауэр прибыли вовремя. Мона доложила о результатах посещения клиники и добавила:

— Я думаю, что мы вышли на правильный след. Преступник, вероятно, бывший пациент Плессена. Семинары Плессена, несомненно, хороши для здоровых людей со стабильной психикой. Но допустим, у каждого сотого человека они вызывают непредсказуемую реакцию. Пациенты либо сходят с ума, либо впадают в депрессию. Они убивают себя или убивают кого-то другого. Например, того, кто близок Плессену.

— Соня Мартинес не была для Плессена близким человеком, — возразил Бергхаммер.

— Соня Мартинес была его пациенткой и стала первой жертвой. Таким образом, в определенном смысле, она — близкий Плессену человек. Затем последовал его сын — совершенно ясно, что он более близок Плессену, чем Соня Мартинес. И что? Кто для него ближе, чем сын, или, по крайней мере, так же дорог? Его жена! Мы с самого начала должны были обратить на это внимание. Следующей будет она.

Мона замолчала. В душной, прокуренной комнате воцарилась мертвая тишина.

— Его жена, о’кей, — медленно проговорил Бергхаммер. — Значит, по логике преступника, она должна стать следующей жертвой.

— Да, потому что у Плессена нет других родственников, — заявил Форстер и перелистал свой блокнот. — Его родители, естественно, давно умерли, а братья или сестры…

— Так что с ними? — спросила Мона.

— Момент… Его единственная сестра умерла три года назад. Она была на пять лет старше него.

— А двоюродные братья, сестры?

— Без понятия, — ответил Форстер. — Да это и неважно. Даже если бы таковые существовали, все равно они для него не такие близкие люди, как жена и сын. Им, определенно, опасность не угрожает.

— Остается его жена, — сказала Мона. — Исходя из того, что мы знаем, она может оказаться следующей жертвой. Мы должны взять ее под охрану. Ей нужна защита полиции.

— За домом установлено наблюдение, — заметил Бергхаммер.

— Этого недостаточно. Особенно если учесть, что речь идет о преступнике, который умеет все так хорошо организовать. Ей нужен кто-то, кто будет сопровождать ее в магазин, в город, к подругам. Куда бы она не шла.

— О’кей, — сказал Бергхаммер. — Мы пошлем двух полицейских, они не будут от нее отходить. Карл, ты можешь распорядиться насчет этого? Хорошо, тогда на сегодня все.

Все встали, отодвигая стулья, а Мона подошла к Фишеру и кивком пригласила зайти в ее кабинет.

— Нам нужно поговорить, Ганс.

— Мне нечего сказать.

— Хорошо, тогда я скажу тебе кое-что. Ты — хороший полицейский. Ты умный, быстрый и не трус. Нам нужны такие люди, как ты. Но это не помешает мне убрать тебя отсюда, если ты будешь продолжать вести себя в том же духе.

— Делай то, что считаешь необходимым.

— У меня такое впечатление, что ты не хочешь признавать ничей авторитет. Если не исправишься, я тебя уволю. Это делается очень быстро.

— Это все?

— Да, Ганс. Это твоя жизнь, твоя карьера. Подумай хорошо, как ты хочешь этим распорядиться. Желаю хорошего отдыха. И закрой дверь за собой, когда будешь уходить.

— Лукас, ты прогуливаешь занятия. Твоя учительница…

— Старая желтозубая дура!

— Все равно, какой бы дурой ты ее не считал, прогуливать ты прекратишь. Ясно?

— Дурная корова. Старая ябеда.

— ЛУКАС, ТЫ ПРЕКРАТИШЬ ПРОГУЛИВАТЬ ШКОЛУ! Я ПОНЯТНО ВЫРАЗИЛАСЬ? ЕСЛИ НЕТ, У ТЕБЯ БУДУТ НЕПРИЯТНОСТИ!

— Не ори так.

— Я БУДУ ОРАТЬ НАМНОГО ГРОМЧЕ, ПОТОМУ ЧТО ВИЖУ, ЧТО ТЫ МОИ СЛОВА НЕ ВОСПРИНИМАШЬ ВСЕРЬЕЗ! ТЫ ПЕРЕСТАНЕШЬ ПРОГУЛИВАТЬ! МЫ ПОНЯЛИ ДРУГ ДРУГА?

— Да.

— Обещаешь?

— Да.

— Я проконтролирую. И буду держать связь с твоими учителями.

— Боже!

— А сейчас отправляйся спать.

— Мам! Только девятый час!

— Правильно. Я хочу, чтобы завтра в школе ты был бодрым. Спокойной ночи.

— Это… тошнотворно!

— Спокойной ночи.

— Боже! Я же не устал!

— Хорошего тебе сна. Вон отсюда. Марш в свою комнату!

После перенесенного страха мальчику стало нравиться, что мир, который можно видеть, слышать и чувствовать, оказался для него не единственным. Он научился поверхностно воспринимать действительность и отключать все чувства, чтобы не расстраиваться и не пугаться.

Начался третий этап его развития. На первом этапе он почти не воспринимал людей: казалось, что они ничего не значили для него и вообще в его жизни. В последующий период он хотел стать одним из них — не из симпатии или признательности, а просто от одиночества, и это чувство он, уже задним числом, заклеймил как постыдную слабость. На третьем этапе он окончательно отвернулся от людей, но для самозащиты перенял подсмотренные у них способы поведения, о которых он знал, что они не только хорошо воспринимаются окружающими, но и избавляют от множества проблем. В конце концов, именно такой человек, как он, не должен был привлекать к себе внимание. На протяжении года он даже оформлял стенгазету, на праздники наклеивал на нее фотографии и интервью, причем делал это в свободное время. Особого удовольствия это ему не доставляло, зато он быстро достиг своей цели. Просто удивительно, насколько легко оказалось дурачить людей. Они видели лишь то, что хотели видеть, то, что лежало на поверхности. Можно было рассказывать им все, что угодно, лишь бы это соответствовало их представлениям. Они воспринимали окружающее в пределах своего жалкого воображения. У них не было никаких фантазий, они оказывались неспособными видеть хоть что-то, кроме предписываемого свыше. Они смеялись, когда в стране кое-что явно отличалось от лозунгов, но ничего не предпринимали. Мальчик презирал их.

К этому времени он начал считать людей некими «призраками». Они существовали, но в его действительности не играли никакой роли, однако были важны в настоящей, реальной жизни. Он должен был считаться с ними и стал прибегать к некоторым уловкам. Поскольку он, например, понял, что «призраки» не терпят возражений, то приучил себя во время разговора постоянно кивать головой, будто соглашаясь, при этом не забывая заглядывать в глаза собеседникам. Он обращался ко всем «призракам» по имени: он заметил, что это льстило их самолюбию, а также научился отвечать им успокоительными общими фразами, которые по принципу кубиков подходили почти ко всем ситуациям, провоцирующим недоверие или разногласия, чего он всячески старался избегать. («Мы ведь все хотим одного и того же» — это была одна из фраз, а другая звучала так: «У каждой медали есть две стороны».) Он не скупился на похвалы и ничего не критиковал. Такая стратегия плюс его феноменальная память помогали ему в присутствии посторонних скрывать постоянно возникавшее чувство, что он — чужой среди них. Правда, таким способом он не смог найти подход к девочкам, которые ему нравились. Зато его тактика идти по пути наименьшего сопротивления принесла свои плоды: его любили учителя и другие авторитетные взрослые, и, как следствие этого, даже желавшие ему зла одноклассники наконец оставили его в покое.