Нова Рен Сума - 17 потерянных

— Джеми прав, — сказала она. — Ты изменилась, и дело тут не только в прическе.

Причиной нашего отчуждения друг от друга оказался не только Карл, хотя было бы славно списать все на него. По правде говоря, причина была во мне. Я оттолкнула ее от себя. Мне было пугающе просто поступать так с людьми. Не могу точно сказать, когда это началось, но, думаю, примерно в то время, когда я увидела объявление о пропаже Эбби. А теперь моя дружба с Диной явно подходила к концу.

— Так ты придешь ко мне на день рождения или нет? Буду праздновать у Карла, помнишь, где его дом? Или дай подумать. Наверное, ты собираешься сачкануть.

— Я же сказала, что приду, — ответила я, хотя совершенно забыла о вечеринке в честь ее восемнадцатилетия, о том, что она состоится в доме Карла и что я обещала, если приду, помочь накрыть на стол.

Я хотела спросить ее об этом, но тут увидела расплывчатое отражение в стеклянной двери, поблескивающей вдалеке. Нет, это не было отражением Дины; Дина не имела к нему никакого отношения. В конце коридора с полом в черно-белую клетку стояла Эбби и держала дверь открытой, и через дверной проем в коридор падали солнечные лучи. Или же это было видение — призраки не могут открывать двери.

Она узнала о том, что я законтачила с кем-то из «Леди-оф-Пайнз»? И сейчас еду разговаривать с этим человеком? Она поэтому объявилась?

Эбби была одета, как и всегда: майка «Леди-оф-Пайнз» с надписью «стажер» слева, над сердцем, — она прилипла к ее коже и была забрызгана грязью. Шорты с полосками по бокам. Листики, веточки и грязь облепили ее волосы, и издалека казалось, что они являются частью ее прически, словно она предстает в образе девушки-перееханной-машиной на страницах Vogue . Ее ног я не видела и не знала, один у нее шлепанец или два.

— На что ты смотришь? — спросила Дина. — Мистера Флориса не будет до конца учебного года — я слышала, у него инсульт. Нас не поймают.

Я оторвала взгляд от двери, рядом с которой поджидала Эбби, и обратила его на Дину, стоявшую гораздо ближе ко мне. Когда-то она мне действительно нравилась. Мы были хорошими подругами. Но я помнила об этом как-то отстраненно, примерно как о том, что давным-давно, в пятилетнем возрасте, мне доставляло превеликое удовольствие засыпать песком только что вырытые на детской площадке ямки. А сейчас нужно поскорее избавиться от нее.

— Ты прогуливаешь урок? — спросила я.

Она гордо вздернула подбородок:

— Испанский.

Я протянула ей разрешение на выход из класса.

— Хочешь? На случай, если попадешься.

Мы обе знали, что без такого разрешения прогулки по коридорам чреваты наказанием после уроков. Если сбежать после того, как тебя засечет дежурный в коридоре, это обернется ВОУ — временным отстранением от учебы. Я понятия не имела, какое наказание может последовать за невозвращением в школу. Исключением из нее?

Она пожала плечами, и я вручила ей разрешение. Когда наши пальцы соприкоснулись на ламинированной карточке, я почувствовала исходящий от нее жизненный заряд. Дина доживет до своего дня рождения и многих последующих дней рождения. Я не представляла, какой окажется ее жизнь — может, этот гадкий Карл осчастливит ее бэби-Карлами. А может, они воздержатся от размножения и займутся ограблениями винных магазинов. Но какой путь она бы ни выбрала, каких ошибок ни совершила, она будет жить. Дине Дуглас не было предназначено пропасть без вести.

Я убрала руку и стряхнула с себя это ощущение. Из-за угла доносились голоса двух приближающихся к нам учителей.

Дина оживилась — ей нравилось изводить преподов. Она прошептала:

— Иди. Беги без оглядки. Я буду орать во всю глотку и отвлеку их. Они ничего не поймут.

Она подмигнула мне и пошла навстречу учителям, грохоча кулаком по шкафчикам, и завернула за угол. Я не видела, что было дальше, зато слышала великолепно. Ее вопли доносились до меня, даже когда я добралась до конца коридора, где отнюдь не было поджидающей меня Эбби, зато была подпертая кирпичом дверь в ослепительно белый зимний день.

Южную автостоянку заливал яркий свет, кажущийся искусственным. Если бы кто выглянул из окна, то непременно увидел бы меня. Выезжая со стоянки, я заметила учительницу тригонометрии и затылок Джеми. Миссис Торрес составляла на доске план решения задачи, и в тот самый момент, когда я проезжала мимо, она оторвала от нее глаза, посмотрела прямо на меня и сказала ответ.

Девушка, отвечавшая за стажировку Эбби Синклер, уже сидела в кофейне, поскольку не имела представления, как долго мне добираться до кампуса университета. И, более того, не догадывалась, что я вовсе не нахожусь «по соседству» с ней на этой неделе, как сказала я ей. Я вообще никогда прежде не бывала в здешней части Нью-Джерси.

Кассиди Делрио — похоже, она хотела, чтобы я называла ее Касс — была студенткой-второкурсницей и состояла в студенческом братстве. Греческие буквы красовались на каждом предмете ее одежды, даже на носках. Когда впервые было упомянуто имя Эбби, ее лицо потемнело.

Сначала я подумала — это из-за того, что она чувствовала, как жизнь Эбби катилась вниз по спирали среди сосен и что это значило для окружающих потом. Может, она видела Эбби там, где я уже потеряла ее — до того момента, как разглядела в дверном проеме в школе. А может, я не была единственным человеком, знавшим, что нечто забирало этих девушек к себе и что Эбби, единственную из них, можно вернуть сюда и ей не придется остаться в плену навсегда.

Но нет. Лицо Касс потемнело по двум причинам: бариста добавил в кофе обычное молоко вместо соевого, как она просила. И, кроме того, из-за Эбби она представала в неприглядном свете: ни у какой другой наставницы за всю историю лагеря «Леди-оф-Пайнз» подопечные не сбегали в ночи непонятно куда. И Касс была в курсе этого, поскольку три поколения Делрио приезжали туда и гребли на каноэ. Не говоря уж о том, что она сама ездила в «Леди-оф-Пайнз» с девяти лет. И ее ни за что не возьмут туда вожатой на следующий год из-за того, что выкинула Эбби.

— Послушай, — сказала Касс, — в действительности случай Эбби очень простой. — Она наклонилась ко мне, и у меня перехватило дыхание. Я заметила, какими идеально прямыми и гладкими были ее волосы и какими пустыми — глаза, и задалась вопросом, что она скрывала все эти месяцы. — Эбби хотела поехать домой, вот и поехала. Она ненавидела лагерь и потому покинула его.

И стала ждать, что я на это скажу.

— Ты так думаешь? — спросила я. (Хотя считала, что она была права лишь в одном: Эбби действительно презирала это место — оно буквально доводило ее до чесотки, неважно, на чем она сидела; оно отвратительно пахло — сыростью, словно его только что омыл водный поток; и от него было очень далеко до чего-либо интересного. Так обстояло дело до тех пор, пока она не встретила Люка.)