Мария Спасская - Молитвослов императрицы

Сани остановились на углу Леонтьевской и Московской, прямо перед золотым калачом над булочной Голлербаха, из приоткрытой двери которой на промозглую улицу вырывалась волна ванильного пара. Втянув носом опьяняющий аромат, Влас заторопился домой. Есть хотелось просто нечеловечески, и он очень рассчитывал на матушкин обед. Перейдя на другую сторону, толкнул дверь в лавку и сразу увидел Полину. Облокотившись пышной грудью на прилавок, девушка вела неторопливую беседу с Ядвигой Карловной. Полина уже сняла перчатки и шляпку, что свидетельствовало о ее довольно длительном пребывании в лавке. Девушка обернулась на звук открывающейся двери, и на ее лице отразилась целая гамма чувств — радостное смятение сменилось восторженным обожанием, перешедшим, в свою очередь, в тревожное ожидание — обрадуется Влас ее визиту или нет?

— Полина? — Влас озадаченно почесал переносицу, стараясь скрыть охватившее его раздражение и борясь с желанием чихнуть — он всегда чихал от наполняющего лавку запаха корицы и кенийского перца.

Они же договаривались! Из дворца Полина должна всегда отправляться домой и отдыхать, чтобы утром быть свежей и веселой и ничем не прогневать ни Великих княжон, ни Ее Императорское Величество. Ибо служба во дворце, пусть даже и горничной, накладывает строгие требования. Ведь решили же, что встречаться они будут исключительно по выходным и Влас станет водит ее в синематограф и на прогулки, да и вообще они всячески приятно будут проводить время. Ибо невест нельзя утомлять и нужно баловать. А Полина как раз таки невеста Власа.

— Ну зачем вы пришли, Полина? — Воскобойников постарался говорить как можно мягче. — Мы же договорились!

Полина отстранилась от прилавка и судорожным движением прижала муфту к груди.

— Вы мне не рады, Влас Ефимович? — Обычно серые глаза ее сделались цвета крыжовника, что выдавало обиду и немедленную готовность пустить слезу.

— Влас, не смей разговаривать в подобном тоне, — вступилась Ядвига Карловна. И ворчливо завела: — Положительно, работа в фотографическом ателье очень плохо на тебя влияет. Должно быть, это все вредные испарения. Непременно поговорю с Пшенеком, чтобы оставил тебя в покое. Лучше бы в лавке родителям помог, чем дышать реактивами, а после на людей бросаться!

Это был один из запрещенных приемов, которым матушка пользовалась, когда поведение Власа не соответствовало ее представлениям об образе шляхтича.

— Мама, опять? — взмолился Воскобойников. — Я усталый и голодный, а вы мне про дядю Пшенека…

— Очень хорошо, что голодный. Зови Полину к столу. Обедать будем, — обрадовалась мать. И, повернувшись к протиравшему полки приказчику — иссушенный чахоткой отец почти не поднимался с постели, и управление лавкой целиком и полностью взяла на себя матушка, — строго распорядилась: — Двери не запирай. Ближе к ночи непременно заглянут за японскими товарами.

— Не извольте беспокоиться, Ядвига Карловна, — склонил чубатую голову рыжеватый молодец и, хотя обращался к хозяйке, любезно улыбнулся Полине в лихо подкрученные усы. Мол, все видим-с, все понимаем-с.

Дело в том, что Полина самым очевидным образом ревновала жениха, но ничего не могла с собой поделать, изводясь сама и мучая Власа. Это знали все, и оттого девушка страдала еще больше.

— Спасибо, Ядвига Карловна, я не голодна. Я лучше пойду, — смутилась Полина, делая вид, что собирается уйти.

— Я вас провожу, — с плохо скрываемой радостью в голосе вызвался Влас, чем окончательно испортил все дело.

Полина сорвалась с места и, обдав жениха запахом горячего тела и лавандового мыла, со слезами на глазах выбежала из лавки, на ходу пристегивая шляпку булавкой.

— Что ты за кавалер? Довел девушку до слез! — возмутилась мать. — И когда ты за ум возьмешься?

Направляясь на второй этаж, в жилые комнаты, Влас сердито обронил:

— Оставьте меня, мама!

— Ну уж нет, друг ты мой сердечный! — вскинулась родительница, устремляясь следом за сыном и хватая за полу пальто. — Гонор свой умерь и выслушай, что мать говорит!

— Мама, я очень устал!

Воскобойников рассчитывал разжалобить родительницу, но по лицу ее понял, что воспитательная беседа только начинается и грозит перерасти в грандиозный скандал.

Свободной от кофра рукой Влас обнял разгневанную мать, нежно поцеловал в завитую макушку и, отодвинув с дороги, устремился к выходу из лавки.

— Куда? — возмутилась Ядвига Карловна. — Не пущу!

Но Влас был уже на улице. Впереди — целый вечер, и он решил перекусить багетом у Голлербаха, после чего наведаться на Литейный к мадемуазель Макаровой.

Трясясь в поезде до Петрограда, отчего-то вспомнил Раису Киевну. Черт его дернул тащить Симанюк на суаре к графине! Ну напилась, ну приставала, что же теперь, так жестоко с ней поступить — отдать на растерзание этой сволочи Бессонову? Может, вызвать Бессонова на дуэль? И что это даст? Да и, честно-то говоря, Раиса Киевна сама напросилась. Сначала бравировала, а потом расстроилась, отравилась, и теперь непонятно, выживет она или нет. Страшно. Так страшно, что в мансарду идти не хочется. Может, все-таки заночевать у родителей? Заодно и запасы саке пополнить.

Охристо-серые двухэтажные корпуса Шереметьевского пассажа сверкали огнями витрин, приглашая зайти и купить что-нибудь восхитительно-ненужное. Влас прошелся по дамским магазинчикам, дошел до конца галереи и как бы ненароком заглянул в приоткрытую дверь подшивочной. Склонив хорошенькие головки, за работой сидели пять девушек, и определить, которая из них Макарова, было решительно невозможно. Позже Влас не мог бы ответить, что его заставило так поступить, но вдруг, неожиданно для самого себя, он тихо позвал:

— Сонечка!

Девушка у окна вскинула голову и посмотрела на дверь. Миловидное узкое личико, близорукие серые глаза и непокорная прядка выбившихся из пучка пепельных волос, которую она то и дело заправляла за ухо. Ухо было маленьким и розовым, почти детским.

— Простите, я, кажется, обознался, — стушевался Влас. — Я принял вас за сестру своего друга. Мне показалось, что вы Соня Ригель.

— Она у нас Макарова, — бойко откликнулась сидящая за швейной машинкой девица. — Макарова ни на что не сгодится?

Швеи разноголосо засмеялись, а Влас, окончательно смутившись, убрался прочь. До закрытия он мотался по магазину, поджидая, когда Соня выйдет из мастерской. Если бы она вышла в компании подруг, Влас не решился бы подойти, но девушка, словно угадав его намерение, показалась из дверей одна. Воскобойников сразу же узнал ее, хотя на Соне Макаровой теперь были пальто и шляпка.