Мария Спасская - Молитвослов императрицы

— Ну, должно быть, я знаю это потому, что князь Зенин на мадам Лукьянову заговор делал, он сам хвастался и карту показывал, — со значением пояснил художник.

— Да ну! Что за чушь? — усмехнулся высокий господин в военном мундире. — Я прекрасно знаю Лизавету Никифоровну еще с тех времен, когда она звалась «ля петит Лиззи» и распевала прелестные шансонетки в заведении мадам Козенчук. Лиззи всегда была крайне рассеяна и никогда не смотрела по сторонам. Не думаю, что замужество и несколько лет жизни с этим скучным Лукьяновым так уж сильно изменили ее характер. Так что карты, заговоры на смерть — все это чушь, любезный.

— Отчего же чушь? — обиделся художник, забирая с подноса обносившего гостей лакея сразу два бокала шампанского. — Вовсе нет. Извольте выслушать. В прошлом году мне поступил заказ — князь Зенин, тот самый, двоюродный племянник сами понимаете кого, пожелал иметь парадный портрет в полный рост. Я, знаете ли, считаюсь недурственным портретистом и беру недорого, и ко мне часто обращаются знатные господа, а иногда, как в этом случае, даже особы королевской крови. Я предупредил князя, что дело это небыстрое, а то некоторые обижаются, когда полгода приходится ходить ко мне на дом и по часу сидеть в одной позе. Андрей Владимирович не стал упрямиться и согласился.

Рассказчик хлебнул шампанского и продолжил:

— А я, знаете ли, занимаю мансарду на Широкой, квартира Лукьяновых подо мной. Тогда-то с Елизавета Никифоровной князь и познакомился. Как увидел он мадам Лукьянову, тотчас влюбился, голову потерял и стал звать уйти от мужа и сделаться его метресской. Елизавета Никифоровна от мужа не ушла, но содержанкой сделалась. Моей супруге она не раз говорила, что замужняя дама — это все-таки положение в обществе и никакие деньги его не заменят. Вот если бы князь на ней женился — тогда другое дело. Но князь жениться отказывался, ибо император, а особенно императрица — люди строгих нравов и не одобряют подобные мезальянсы.

Князь отступиться тоже не желал и все настаивал на безраздельном обладании возлюбленной, требуя расторгнуть брак с Лукьяновым. Так страдал человек — вспомнить страшно! Приходил скандалить, грозился то Ивана Захаровича в Сибирь сослать, то Лизавету Никифоровну из револьвера застрелить. По совести говоря, мы всерьез его эскапады не принимали — мало ли чего в запале не соврешь? Да и сама Елизавета Никифоровна жестоко с князем поступала. То оттолкнет, то приблизит — играла, как кошка с мышью. Он, бедный, совсем извелся. А с неделю назад пришел ко мне веселый, деньги за портрет принес и говорит — вот, друг Вересаев, как все славно устроилось! Знающие люди подсказали обратиться к магу Тадеушу. Проживает на набережной Мойки, может, знаете? Берет недорого и гарантирует результат. Скоро, говорит, Елизавета Никифоровна перестанет меня мучить, ибо отойдет в лучший из миров.

— Прямо даже не верится! — охнула сухонькая старушка в замысловатом парике.

Вересаев перестал рассматривать остатки шампанского на дне бокала, вскинул на старушку ясные карие глаза и проникновенно произнес:

— Я, вот так же, как и вы, любезная Марья Николаевна, сперва не поверил. Что, говорю, ваше сиятельство, за чушь? Как маг Тадеуш может повлиять на госпожу Лукьянову и вызвать в ней желание расстаться с жизнью? А князь мне в ответ — изволь, друг Вересаев, взглянуть! И показывает карту из колоды Таро. Я присмотрелся — вроде все как обычно, карта как карта, именуемая «висельник». У меня, знаете ли, супруга эзотерикой интересуется, поэтому я в этом деле немного смыслю. Как известно, карта эта — знак насильственной смерти, в оккультном значении символ жертвы. И всего-то и надо, говорит мне князь, преподнести какую-нибудь безделицу, в которую запрятать эту карту, моей обожаемой мучительнице, и все, конец моим страданиям, смерть заберет Лизавету, и я ни с кем больше не стану делить мою богиню.

Вересаев сделал честное лицо и, прижав ладонь к бархатной груди, проговорил:

— Клянусь всевышним, князь так и сказал.

— И вот, пожалуйста, — закивала париком старуха. — Елизавета Никифоровна сегодня отошла.

— Да-да, я тоже о подобном слышала! — подхватила декольтированная дама. — В четверг я посещала спиритический сеанс, баронесса Софья Аркадьевна выступала медиумом…

— Всем хорошо известно, что Софья Аркадьевна — непревзойденный медиум! — проявила осведомленность дама в парике. — Дух Наполеона является только к ней! Даже из дворца за ней присылают.

— Так вот, Софья Аркадьевна вызывала Клеопатру, и царица Египта предрекла в следующем году массовые трагические смерти от несчастных случаев.

— Может быть, она имела в виду войну? — со значением улыбнулся военный. — Поверьте, мон шер, чтобы сделать подобное предсказание, вовсе не надо быть медиумом. Ведь попадание пули в голову некоторым образом тоже несчастный случай, влекущий за собой трагическую смерть.

— Надо же, я как-то об этом не подумала… Получается, что война в этом году еще не кончится?

— Ну это всего лишь мои предположения. — Военный дернул плечом и иронично продолжил: — Вы знаете что? В другой раз, как только вызовите Клеопатру, сразу ставьте вопрос ребром — так, мол, и так, говори, когда ожидать окончания войны? А не скажет — сразу же поезжайте к магу Тадеушу, карту «висельник» на негодницу заговаривать!

Словно накипь на бульоне, в бурлящей противоречиями стране стали всплывать всевозможные кудесники и маги, спириты и ясновидящие. Уставшие от неопределенности обыватели жаждали чуда, и ловкие дельцы от психологии с готовностью этим пользовались. Хотя некоторые из них определенно обладали неоспоримыми способностями чудотворцев. Как тот же самый маг Тадеуш.

Потрясенный, Влас смотрел перед собой остановившимся взглядом и видел медленно кружащуюся в воздухе карту, планирующую в грязь из разорванной сумочки покойницы. Был ли это «висельник»? Этого Воскобойников с уверенностью утверждать не мог. Власа вернул к реальности пронзительный голос Раисы Киевны, с вызовом крикнувшей, перекрывая монотонно бубнящую многоголосицу беседующих:

— Послушайте, Бессонов! Я пришла бросить девственность к вашим ногам!

Влас обернулся и обмер. В помещении повисла тишина, отдаленные звуки граммофона ее почти не нарушали, было слышно, как нервно хрустит суставами пальцев застывшая перед Бессоновым Раиса. Покраснев и слившись с платьем, она стояла в цветнике хорошеньких мордашек окружающих ее девушек и, словно на эшафоте, ждала либо казни, либо амнистии.

Перестав напевать поэзы, Бессонов точно очнулся ото сна и взирал на дарительницу с брезгливым интересом, как на экзотическое животное или невиданную ранее вещь, предназначения которой он не знает. Десятки глаз были устремлены на сгорающую от стыда девушку, а Бессонов все никак не реагировал на ее пронзительную откровенность, продолжая безучастно рассматривать Раису словно сквозь пистолетный прицел.