Алла Полянская - Кто на свете всех темнее

А главное, искать меня здесь точно никто не будет.

— Смотри, Светк!

Валька сует мне газету, которую обнаружила в почтовом ящике.

— Что там?

Мне лениво читать местную прессу, да еще из такого допотопного источника, как бумажный носитель, но Валька не отстанет, я знаю.

— Ужас, вот что! — Валька тряхнула передо мной газетой. — Сама посмотри, вот как можно жить в таком мире? Я просто умираю всякий раз, когда читаю о таком.

Мир — это то, что мы строим вокруг себя, это большая игровая площадка с горками, каруселями и прочим игровым реквизитом, который помогает нам скоротать игру, но иногда и калечит. И конечной цели мы не знаем, как и даты окончания игры. Нам, конечно, намекнули, что вострубит, дескать, ангел — и тогда уж кто не спрятался, тот сам виноват, но когда конкретно объявят конец игры, мы все равно не знаем. А потому возмущаться несовершенством мира смысла нет, ведь это мы его таким делаем, никак не избавляясь от недостатков, а культивируя их. А ведь игра не бесконечна, и когда она закончится, каждый останется в том состоянии, которого достиг до звонка «стоп!», и дальше уж останется там, где был, никакого совершенствования, если кто еще не понял.

— Убийство, смотри. — Валька вздыхает. — Я представить не могу, как можно такое сделать! Лишить жизни другого человека, это же страшно!

Я молча киваю, вспоминая папашу да и еще кое-что. Вся история человечества — это история убийств, жестокости и поиска путей к утилизации отходов. Став взрослыми, люди перестают замечать красивое и принимаются крушить все вокруг, как малахольные. А потом плачут: мир ужасное местечко!

Все-таки сложно быть Другим Кальмаром.

«Убийство жены известного бизнесмена». Мастер заголовка, уровень «БОГ»!

Тут меня никто не удивит — я насчет этого убийства в курсе дела, просто гораздо меньше, чем принято считать, но и этого достаточно, чтобы вдруг утром обнаружить себя мертвой.

— Так это две недели назад было, а газеты до сих пор булькают, надо же.

— Красивая какая была… И имя такое — Валерия. Вот нравятся мне такие имена, знаешь — Валерия, Юлия, Лидия…

— Прекрасные имена, римского происхождения. Женщин там считали за скот, а потому собственных имен они не имели, получали имена — производные от имени отца, например. А так ничего, имена отличные. — Я бегло просматриваю статью. — Надо же, убили в подворотне… Что жена известного бизнесмена в той подворотне делала?

Убили-то ее совсем не там, но полиция, похоже, этого так и не выяснила.

— Вот я тоже об этом подумала. — Валька вздыхает. — Убили ножом, изрезали, не иначе — маньяк объявился, кому еще могло бы понадобиться убивать несчастную женщину таким зверским способом?

Несчастной Валерия Городницкая никак не была, а была ужасной сплетницей, и убить ее мог любой, кто был с ней знаком, и я тоже, только я точно этого не делала.

— И ведь не найдут никого, как водится, — сетует Валька. — Страшно жить на свете, ей-богу. Смотри, ищут свидетельницу. Какая-то старушка видела в окно, что на месте убийства была женщина, которая, скорее всего, рассмотрела убийцу, но она убежала.

— Что эта старушка делала у окна среди ночи, ты мне лучше скажи? Неймется вечно этим старушкам…

Кто бы не убежал, если б на его глазах чувак в толстовке с капюшоном кромсал ножом тетку, с которой перед этим пили, обедали в ресторане и катались на карусели в старом дворе?

Да любой бы убежал.

— Валь, вот лично мне на это плевать. Каждый день кого-то убивают, но о них никто не пишет, они же не купались в деньгах при жизни. Вот если грохнут кого-то из нас, об этом в газетах не напишут, потому что наши с тобой жизни в глазах газетчиков — ничто по сравнению с жизнями богатых зажранных шлюх. Нам с тобой вроде как и жалеть не о чем в случае чего. Ладно, я спать пойду.

— Завтра аванс, сходим в магазин за шмотками?

— Сходим, почему нет.

В том бывшем бункере можно найти брендовые вещи — главное, знать, что ищешь. Мой гардероб может увеличиться, и это отлично.

— Людмила хвалила тебя вчера, я сама слышала. Они с Пашковским стояли на крыльце, и она ему говорит: фасовщицы отлично работают, особенно новенькая — просто как автомат, быстро и точно. — Валька хочет поговорить, но, видит бог, все эти складские сплетни выше моего терпения. — Ты видала, Гоша теперь к нам вообще не заходит, Людмила ему пистон вставила, чтоб не воображал о себе слишком много, а ему если ни над кем не куражиться, то интереса нет.

— Да плевать.

— Светк, как это у тебя получается — не париться из-за… ну, вообще из-за всего?

Да потому, что это бред — и Гоша с его вечно недовольной миной, и складские интриги, и убийство богатой надменной курицы — тоже, да плевать на это все, было бы из-за чего париться. У меня в жизни были моменты, которые реально можно считать страшными. И у Вальки такие моменты тоже были, но она продолжает ужасаться несовершенству мира, а я нет.

— Валь, в Средние века была такая казнь — колесование. Виновного распинали на колесе, и палач ломиком перебивал ему кости, тщательно следя за тем, чтоб клиент не скопытился раньше времени и граждане всласть натешились его криками. На такие зрелища даже места покупались.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — Валька испуганно смотрит на меня. — Это ужасно…

— Я к тому тебе это рассказываю, чтоб ты понимала, почему я не парюсь насчет остального. На свете происходило и происходит столько жестокости, что портить себе нервы из-за какого-то банального убийства я смысла не вижу. Просто представь уровень страданий этого несчастного чувака, распятого на колесе, и ты поймешь, что мы живем в век повальной невинности. По крайней мере, цивилизация, созданная белыми людьми, подобное осуждает. Это тебе не шариат, который сулит отрезание носа непокорной жене, которой двенадцать лет. И не Африка, где негры соревнуются, кто из них самый жестокий сукин сын. Ты понимаешь, о чем я тебе толкую?

— Наверное, да… Всегда есть кто-то, кому хуже.

— Именно. — Я растягиваюсь на диване, всем своим видом давая Вальке понять, что аудиенция закончена. — Всегда был и есть некто, по отношению к кому была применена ужасная, с нашей точки зрения, жестокость, и даже вот в эту самую минуту какого-то бедолагу сжигают, надев на него покрышки и облив бензином — распространенная казнь у латиноамериканских наркокартелей. Вот в эту самую минуту он горит, думая лишь о том, что смерть отчего-то все не идет. И ты ничего не можешь сделать, ничем не можешь помочь — и по сравнению с ним тебе очешуенно. Давай спать, Валь, завтра на работу.

Валька вздохнула и поплелась на кухню. Она так и не избавилась от привычки перекусывать перед сном, но это уже именно привычка, а не потребность, и она постепенно сойдет на нет, если занять ее чем-то и отвлечь от желудка. Конечно, мне все равно, что с ней будет, — но если я поселилась здесь, нужно поддерживать порядок во всем, а это значит, что Вальке придется отвыкать жрать что попало, тем более на ночь, желудок тоже порядок любит.