Федор Анич - Я сделаю это для нас

Рано или поздно убийца придет за мной.

Этот страх неотрывно преследовал меня всю жизнь: с детских лет и до сегодняшнего дня. И завтра он тоже будет. Нет, я уже не озираюсь по сторонам, не боюсь собственной тени и, когда ложусь спать, выключаю свет. Я не чувствую на своей спине взглядов и не слышу шорохов в тишине. У меня нет мании преследования, я не повернут на собственной безопасности, ничего такого.

Я просто твердо знаю: он со мной еще не закончил.

Когда это случилось, мне было десять лет. Я как сейчас помню тот летний день, понедельник, седьмое июня. Мы всей семьей собиралась на дачу — так мы называли наш подмосковный дом в Орехово-Зуеве, он и сейчас там стоит. Но теперь в нем нет того тепла и уюта, как тем летом. Когда мы к вечеру приехали с отцом, мама с малышней уже были на даче, и в камине весело хрустел огонь, во дворе играло радио, а у высокого каменного забора с тихим достоинством наполнялся бассейн. Мы открывали дачный сезон. Мама взяла отпуск на полтора месяца, а отец — на три недели. Это должны были быть счастливые деньки отдыха семейства Даниловых. Но так вышло, что на следующий день наша семья попала на первые полосы газет.

Самый важный член нашей семьи — трехгодовалый Костик — был на даче впервые, мама никак не соглашалась везти малыша в машине так долго, почти пять часов с учетом всех пробок, и предыдущим летом на даче мы были втроем: я, Мэри и папа.

В том году Мэри было пять.

Я вполне успешно закончил пятый класс, первый год в школе, когда не учителя приходили к нам, а мы бегали по кабинетам на уроки. Скажу откровенно — такой подход мне нравился больше, он добавлял важности всему процессу. Вот звенит звонок, мы с деловым видом поднимаемся из-за своих парт, складываем причиндалы в портфель, не теряя ни минуты, ведь мы торопимся на следующий урок! С важным видом покидаем класс, чтобы через три-четыре минуты так же важно войти в новую аудиторию, где нас уже ждут новые знания. Я был отличником, и у меня был довесок — меня назначили дежурным по журналу, и после уроков мне позволялось первому вставать и подходить к столу учителя, чтобы забрать высшую школьную ценность — классный журнал, крепко прижать его к груди и выйти из класса первым, чтобы одноклассники не домогались с проверкой своих оценок. Если новый кабинет был закрыт, только я и никто другой мог постучать и войти, чтобы передать классный журнал учителю, а потом спокойно положить портфель на свое место и выйти из класса. Это привилегия, и я отлично справлялся со своими обязанностями.

Правда, в классе затесался конкурент — внезапно Соня Липедова, стабильная троечница, вдруг начала набирать обороты и год закончила с одной четверкой по физкультуре. Если так пойдет и дальше, обязанность-привилегию носить журнал могут разделить между нами. Меня это не устраивало категорически.

Во-первых, испокон века, то есть с первого класса, только Ваня Данилов был отличником. Разделять этот успех я не был готов ни с кем. Народ в классе знал, что я всегда готов дать списать домашнюю работу, но никогда не давал списывать сочинения или эссе, потому что это — святое. Лавры за мои мозги должны достаться только мне! А во-вторых, всего лишь за год в пятом классе я трижды выменял у девчонок право поглазеть на оценки в журнале на поцелуи, и все шло к тому, что в следующем году ставки будут серьезнее. Может быть, девчонки снизойдут до поцелуев всерьез, а не в щечку, как маленькие. А если журнал хоть на какое-то время окажется в руках Соньки Липедовой, то прощай мой бизнес! Сонька, завладев журналом, будет показывать его всем девчонкам в классе, и мои акции резко упадут! С поцелуями получится только с Лизой Шестопаловой, но ей я даю в журнал смотреть и бесплатно, уж больно ее прыщи меня смущают.

Впрочем, не сказать, что я был чрезвычайно расстроен этим обстоятельством, но в голове у меня навязчиво сидела проблема, которую требовалось обсудить с другом Димкой, который обещал клятвенно, что приедет в Орехово не позже десятого июня и сразу же зайдет ко мне. Обсуждать этот вопрос больше было не с кем.

В общем, моя голова была забита своими проблемами, и совершенно неудивительно, что я не заметил, что родители немного повздорили. Если бы я был сконцентрирован на домашних делах, а не думал о школьных поцелуях, вероятно, я бы знал все с самого начала!

Сейчас я понимаю, в чем была причина, а тогда я уловил только одно: брат папы, дядя Вова, человек нехороший и совершил какой-то ужасный поступок, который бросил тень на всю нашу семью.

Наша семья была не сказать чтобы большой. Пару месяцев назад мы ездили на кладбище, где навестили всех своих родственников. Поскольку я считался уже большим, я был приобщен к работе с отцом — красил оградку на могиле деда, выпалывал сорняки за памятником бабушки. Мама осталась дома с Костиком и Мэри, а мы с папой облагородили сначала могилы его родителей, потом — маминых.

У мамы ни сестер, ни братьев не было, а у отца был брат — дядя Вова. Так что наша семья — это мы и дядя Вова. Я не понимал, какую тень дядя Вова мог бросить на нас, это стало мне известно намного позже.

В общем, результатом мягкой ссоры между родителями стал тот факт, что дядя Вова на дачу не приедет вообще, ни сегодня на пикник, ни позже. Мне было очень жаль, дядя Вова мне нравился. Он всегда с удовольствием играл со мной в войнушку, помогал строить на дереве шалаш, чем приводил маму в состояние, близкое к обмороку. Мама запрещала отцу помогать мне со строительством, и каждое утро мне приходилось вытаскивать бревна из поленницы, потому что мама их вечно сбрасывала обратно и запирала сарай. Она была уверена, что мой шалаш обвалится к чертям, погребя под своими обломками мое мертвое тело с вывернутой шеей.

Но шалаш — это ерунда, в конце концов скоро приедет Димка, и мы решим, что с ним делать. Может быть, мы достроим тот, что у нас во дворе, или выстроим новый, где-нибудь позади дачи Обломовых. За этой дачей начинался реденький лес вдоль Черной речки, и я давно присмотрел там высокое дерево с огромной и устойчивой развилкой под кроной. Место для строительства хорошее, а вид оттуда еще лучше — на Ольтовское озеро. В общем, эта проблема решаема. А вот отсутствие дяди Вовы — катастрофа.

Дядя Вова был настоящим пацаном в прямом смысле этого слова. Он ни разу не заложил меня родителям. Даже когда мы с Димкой обкурились отцовскими сигаретами «Родопи» за той самой дачей Обломовых и дядя Вова нас увидел, мы получали по задницам до самого дома, но ни матери, ни отцу он ничего не сказал. Я дал дядя Вове слово не курить и больше и правда не курил (по крайней мере, тем летом). Если я затевал пакость, дядя Вова всегда был готов прикрыть меня перед матерью — брал всю ответственность на себя, говорил, что получившийся результат его вина, потому что он разрешил. Хотя, естественно, он зачастую был ни сном ни духом.