Инна Булгакова - Иначе — смерть!

— Да ну его! Что за история?

— Двое молодых людей, по некоторым обстоятельствам не могли пожениться и принадлежали друг другу тайно. Любовь и полная гармония царили между ними, но вот он почти случайно дважды убедился, что не может овладеть никакой другой женщиной, и почуял неладное.

— Зачем убеждаться, если он был любим и счастлив?

— Здоровый мужской эгоизм. Свои сомнения он высказал на исповеди, и когда дело дошло до святой инквизиции, она быстро разобралась: возлюбленная, с помощью старой ведьмы, навела на юношу порчу.

— А дальше?

— Девушку сожгли. Это самый волнующий момент, когда он стоял в толпе возле высокого костра, а она кричала из пламени…

— Перестань, неприятно. Куда мы едем?

— Ты же предлагала в Герасимово? Надо забрать коньячок.

Катя кивнула, он притормозил и включил свет, сверяя маршрут по карте Подмосковья: по Каширскому шоссе, сворачивать у леса. И они покатили через всю Москву, вечернюю, по-воскресному безлюдную. И хотя был с ней человек верный и сильный, Катю не оставлял страх.

— Не знаю, как пахнет миндаль, — говорил Вадим, — но в коньяках разбираюсь. Пивали мы и «Наполеон»…

— А я знаю.

— Что?

— Запах миндаля.

— Естественно, ты ж растворила порошок…

— Вот именно. Знакомый запах.

— Не выдумывай. Как тебе может быть знаком…

— Как во сне. Какое-то тяжелое переживание, связанное со смертью.

— Но Павел Федорович…

— Нет, не с папиной, то есть… не знаю. Давай про это не будем.

— Эх, надо было то зелье прихватить с собой!

— Оно не пахло… ядом. Я хотела, а милиционер внезапно ушел. Он меня принял за вдову, представляешь? Я испугалась, я так…

— Ну, ну, сестренка, я с тобою, — на мгновенье он сжал ее руку, отпустил. — Ты сама виновата, всем «подозреваемым» доложила, что забираешь ключ от дачи. А мне, между прочим, ни слова.

— Ты бы меня не пустил.

— Правильно.

— Думаешь, меня хотели просто напугать?

— Дай Бог, чтоб так. Учти: если в коньяке обнаружится нечто… постороннее, так сказать, я его отволоку твоему следователю — пусть разбирается профессионал… черт бы его взял!

— Ну зачем ты?

— Затем, что он умыл руки, а ты ходишь по краю!

— Да, Дима, ты виделся с Агнией?

— Виделся. Вчера в столовую вместе сходили. Хотел ее на ужин соблазнить, но вечера у мадам заняты.

— Она так сказала?

— Намекнула. У нее кто-то есть — женщина вся горит и трепещет. Ты не заметила?

— Заметила. Она что-нибудь говорила про Герасимово?

— Знаешь, Катюш, может быть, я сделал глупость, но я раскрыл перед нею карты… не все, конечно. Просто сказал, что мы с тобою занимаемся этим делом и хотим проверить у всей компании алиби. Ну а как иначе я мог у нее про Герасимово спросить?

— Да, понимаю. Ну и что?

— С таинственной своей улыбочкой она заявила, что в ту пятницу была не одна, что алиби у нее точное, как в аптеке, и на суде она его предъявит… По-моему, здесь сворачивать? — Вадим опять достал карту из «бардачка».

— Не знаю, я всегда на электричке… Да, здесь! Это наш с папой лес, видишь?

— Он уже наполовину вырублен.

— Дачи для генералов, — Катя нахмурилась.

— Неужто у вас генералы без дач существуют?

— Ну, значит, для их потомков.

По проселку они доехали до станции, где оставили машину, и зашагали по узкому тротуарчику. Катя прижималась к Вадиму, вцепившись в его руку; это прикосновение давало ощущение жизни, но страх не отпускал. Миновали фонарь и табличку…

— Меня почему-то волнует это название — «Аптечная», — говорила она нервно. — Или цитата из Блока повлияла… как мальчик перед смертью говорил: «Ночь, улица, фонарь, аптека…».

— То Петербург, не волнуйся, то далеко… как во времени, так и в пространстве.

— И начинает в ушах звенеть «Маленькая ночная серенада», представляешь?

— То еще дальше. Католический колорит Моцарта… Что за черт!

Они подошли к калитке дома № 6, и Катя закричала:

— Свет!

Из окна на высокую траву и куст смородины падал свет.

— Оставайся здесь, — сказал Вадим глухо. — Я сейчас разберусь во всех этих голосах и тенях…

— Нет, с тобой!

А когда они подошли к окну, начался вчерашний сюрреализ, и Катя закрыла глаза (наверное, опять на секунду потеряла сознание — закачались попугайчики, запели небесные голоса…). В последнем усилии она взяла себя в руки, вынырнув из черной ямы, и увидела: бутылку, и стакан… и Агнию. Она сидела, откинувшись на спинку плетеного кресла, и улыбалась мертвой улыбкой.

Она заснула только под утро при свете ночника, розоватые блики в мягких кружевных тенях словно бы слегка рассеивали впечатление смертного оскала, но преследовал запах.

— Не входи, — сказал Вадим из-за занавесок, — постой снаружи. Здесь пахнет.

— Цианистым калием?

— Трупом.

Однако она не выдержала одна в темноте, вошла — и потом не могла отделаться от сладковатого духа тления и миндаля (смутная ассоциация с трупом обрела страшную реальность). Духа, который пропитал, казалось, ее одежду, руки, мысли, чувства — самую жизнь.

Катя проснулась как от удара — звонил телефон. Виктор Аркадьевич. Она не сразу смогла сосредоточиться — наконец дошло: у Ирины Васильевны пропали ключи.

— Ключи?

— Да. От квартиры и от дачи.

— Как пропали?

— Маша не поняла. И я не понял.

— Тогда я сейчас съезжу в больницу, Виктор Аркадьевич, и вам позвоню.

— Договорились. Только я сегодня в «Короне» до двух, собираюсь на кладбище: крест готов.

— Я с вами, можно?

Надо было как-то дожить до завтра — до завтрашнего допроса у следователя. Катя поспешно одевалась, умывалась, причесывалась — «куда я спешу? куда я вообще лезу? — одна? но оставаться в бездействии невмоготу… Да, надо перенести уроки — позвонить Мирону и Дунечке. Агнии уже не…»

— Господи! — она ахнула и так и застыла с гребнем у зеркала, невидяще вглядываясь в отражение «прекрасной дамы», которой любила себя воображать.

— Господи, прости и помилуй! — зашептала вдруг Катя. — Я не знаю, в чем моя вина, но я ее чувствую. Прости и помилуй!

Кое-как подобрала и заколола волосы и бросилась в прихожую к аптечке, принялась перебирать папины запасы, покуда не опомнилась: черный сосуд на полке за книгами! За Оскаром Уайльдом в бледно-сиреневом переплете — бедный Глеб, последний «перевод» — вот он, на месте! Нетерпеливо отвинтила крышечку — и яд на месте. А если отсыпано?.. На взгляд не определить, ведь нужны миллиграммы. «Пока я готовила кофе, Агния оставалась одна в кабинете… но откуда она могла знать, где спрятан сосуд? Ладно, не сходи с ума!»

А когда Катя сняла плащ с вешалки и опять почудился тот смертный запах, она приказала себе уже с гневом: «Не сходи с ума! Ты не «прекрасная дама», чтоб падать в обморок и устраивать истерики! Ты — сыщик и раскроешь «тайну мертвых»… или умрешь».