Николас Фрилинг - Опасные красавицы. На что способны блондинки

Я был тронут тем, что Арлетт пришла повидаться со мной. Я уже прочитал о гибели Пита в голландской ежедневной газете, позвонил ей и промямлил обычные в таких случаях корявые и деревянные фразы, но я думал, не имея на то никакого веского основания, что она будет меня избегать, по крайней мере какое-то время, и был очень рад ее видеть. Я нашел ее изменившейся, не такой веселой, более медлительной в движениях, более задумчивой. Но ее поразительная финикийская внешность сохранилась: прямая, гордая осанка — у них, греков, такая красивая походка, — собранные на затылке в пучок светлые волосы, костистый нос с высоко расположенной переносицей, прекрасные большие глаза, ясные, светло-карие. Все это — довольно знакомое зрелище на Средиземноморском побережье, но всегда приводившее в такое замешательство Голландию, что за без малого тридцать лет она так и не почувствовала себя здесь дома. Если уж на то пошло, Голландия приводила в замешательство ее; она так и не поняла по-настоящему ни этой страны, ни этого народа и не всегда прикладывала к этому достаточно усилий.

Она выложила мне всю свою историю. Она была довольно путаная. И здесь мне следует принести извинения за свое повествование и объяснить неуклюжую с технической точки зрения паузу в его середине. Это было ее предложение. Когда все было закончено, Арлетт сама захотела, чтобы я написал рассказ о последнем приключении Пита, но «так, чтобы я там не фигурировала». Это было совершенно невозможно. Так что мне пришлось разделить рассказ на две части и сделать ее главным действующим лицом второй. Поначалу она подняла страшный шум, но в конце концов пожала плечами и сдалась. Я сам ощутил в каком-то смысле большую личную вовлеченность, и это тоже необходимо отметить. Я «появился на сцене» в середине повествования, а не когда оно было закончено, и именно ко мне пришла Арлетт за помощью в расшифровке блокнотов. Как она льстиво заметила, с чуточку наигранным простодушием, я — писатель; я и сам вел блокноты. Я не детектив, но действительно, как мне думается, внес определенный вклад в ее сыскную деятельность.

Арлетт отправила телеграммы мальчикам, но им требовался день-другой, чтобы приехать, и в беде и одиночестве она обратилась к Рут, и именно Рут дала ей утешение и поддержку. В значительной степени к ее удивлению. Подобно всем приемным детям, Рут, ко всему прочему удочеренная довольно поздно, была непростым ребенком, исполненным пугающих противоречий и напряженности, и стала причиной многих катаклизмов и переживаний в своем новом доме. Впрочем, это было вполне понятно. Она никогда не знала своего отца, ее мать была со странностями, и оба они умерли насильственной смертью. Попав к Питу и Арлетт где-то в двенадцатилетнем возрасте, Рут принесла с собой значительную долю этого насилия.

Теперь, когда ей было около пятнадцати, у нее с изрядным опозданием стало проявляться скрытое подростковое томление, и она порядком им этим досаждала.

Но когда Арлетт сообщила ей известие о смерти Пита, она восприняла его, так сказать, не переводя дыхания, и на сей раз это избитое выражение подходит почти идеально.

— Рут, милая, прости, что у меня это сорвалось с языка. Но уж кто-кто, а ты поймешь. — Девочка, такая трудная в последний год и такая ожесточившаяся, оказалась простой и мягкой с Арлетт. Конечно же она поняла. Ее собственная мать погибла от выстрела, который разнес на клочки ее живот. — Рут, у меня ничего не осталось.

— Я знаю. А вот у меня есть ты. Теперь у тебя есть я. Я не так много умею, но я сделаю все, что смогу.

Она больше ничего не сказала, она вообще мало говорила и даже не заплакала, она никогда не плакала, но она обняла Арлетт. И это помогло: та перестала рвать себя на части. «Странно, — подумала она, — мы поменялись местами, и теперь я — пятнадцатилетняя девочка». Дочь помогла ей обрести равновесие.

— Я не могу оставаться в этом ужасном месте, — сказала она мальчикам.

Они теперь были совсем чужими, оба — двадцати с чем-то лет, хотя и каким-то непостижимым образом до сих пор студенты. Оба умчались со всех ног из Голландии. Она знала о том, чем они занимались, не больше, чем об их образе мыслей. Они были совсем чужими, хотя Арлетт инстинктивно предполагала, что через несколько лет узнает их получше. Один жил в Болонье (что-то связанное с юриспруденцией), а другой — в Безансоне (электротехника или нечто такое, на чем сам черт ногу сломит). У них было не так уж много времени.

— Предоставь это нам, — убедительно сказали они.

Безвольная, она это сделала и через пару дней обнаружила, что перенеслась, преобразившись самым причудливым образом, в маленький домик, который Пит выбрал сам и купил, где она была преисполнена им, окружена им, с какими-то коробками из-под чая, полными барахла, и гробом.

Там они его и похоронили, на маленьком нескладном погосте, прилепившемся к склону холма и обнесенном ржавой оградой, пахнущем мертвыми листьями. И все прочее, что полагается в таких случаях, металлические венки и пластиковые цветы, они заказали так экономично, так по-французски. Могила, выложенная еловыми ветвями. Неуклюжие и трогательные букеты хризантем — цветки, запах и форма которых ему всегда нравились. Большой венок из весенних цветов, принесенных, собранных и сплетенных Рут, — поразительно и в то же время характерно для нее. Огромный венок из цветочного магазина с голландской трехцветной лентой, принесенный «коллеге» с сдержанностью и так по-доброму двумя местными жандармами в тщательно отутюженной парадной униформе, — тут просматривалась рука голландского комиссара полиции. Но они и сами тоже очень старались. И ее собственная глупая «вещица», охапка маленьких темно-желтых роз с плотными бутонами того сорта, что вообще едва распускаются, которую она теперь бросила в могилу.

Кюре, рукой защищая страницы своего молитвенника от дождевых капель, этакий garde champètre [48] Сельский сторож (фр.). , этот персонаж французской деревни, который по совместительству также чинит дороги и копает могилы, стоявший профессионально в положении «вольно» со своей лопатой, и жандармерия, также профессионально по стойке «смирно», и салют. Ему бы они понравились. Ему всегда нравились французские военные церемонии, и особенно понравился бы горнист, играющий «Aux Morts» [49] К мертвым (фр.). …

Какой-то момент Арлетт стояла так, как она привыкла в детстве в день памяти павших на войне, во время неловкого молчания перед рваными, резкими, но почему-то более благородными звуками «Марсельезы». Она поняла, что впала в транс. Взглянула на двух мальчиков, стоявших, склонив головы, со сцепленными руками, в позе покорного смущения, с которым молодые люди двадцати с небольшим лет присутствуют на похоронах: самим им предстоит жить вечно, и для них все это совершенно нереально, так же как фольклор. Рут, с высоко поднятой головой, с закрытыми глазами и губами, нашептывающими таблицу умножения, думала о своей матери, у чьей могилы она и Ван дер Вальк стояли бок о бок. А ватага деревенских школьников, идущих домой обедать, глазела сквозь ограду и перешептывалась. Арлетт задерживала всех.