Татьяна Гармаш-Роффе - Уйти нельзя остаться

– Прекрасно знаю такую породу, – кивнул детектив.

– А Юра ее не боялся. Дерзил, посмеивался на уроках… Ну и еще там вокруг него сложилась группа приятелей, так называемая Компашка, – и они тоже.

– А вам это нравилось, не так ли? – хитро посмотрел на нее Кис.

– Не без того, – усмехнулась Софья Филипповна, и ее щеки порозовели, – пожалуй, от удовольствия. – Помните, у Маяковского: «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!» Так вот, Юра давал ей недвусмысленно понять, что ее время заканчивается. Время парторга .

– Сильно она вас доставала? – догадался Алексей.

– У нас с ней шла тихая война, если хотите. Она пыталась под знаменем партийных лозунгов укрепить свое влияние в школе, подорвать мой авторитет… В общем, тянула одеяло на себя. Как вы понимаете, я допустить этого не могла! Но бороться с ней было непросто. Парторг, одно слово.

Юра, выходит, меньше всего заботясь об интересах директора, лил меж тем воду на ее мельницу…

– И в конечном итоге вам удалось ее уволить? Вам подвернулся повод… И вы им воспользовались! Да, Софья Филипповна?

– Вовсе не так! Она сама ушла. По собственному желанию!

– Как же она решилась на подобное? Выпускной класс – ответственный класс! Бросить учеников посреди года? Тем более такой морально ответственный человек, как парторг? – с несколько ироничной улыбкой поинтересовался Кис.

– Не помню, – заявила Софья Филипповна.

– А все-таки странно, что посреди года… – попробовал надавить детектив.

И был не прав, потому что Софья Филипповна немедленно отпарировала с суровостью в голосе:

– Вы о Юре пришли расспрашивать? Или вы меня обманули? Вы хотите о нем плохое найти? Вы из его оппозиции?

«О, какие грамотные у нас старики пошли», – порадовался Кис и поспешил ретироваться, заверив директора в лучших намерениях по отношению к любимчику и баловню всей школы Юре Стрелкову.

Все равно он узнал достаточно.

…Лера не захотела никуда ни лететь, ни ехать, ни идти – жалко было терять время! Она бы вообще предпочла не выходить из квартиры, чтобы быть рядом с Данилой, чтобы не упустить ни одной драгоценной минуты их общения, их близости. Особенно теперь, когда напряжение ушло и она вновь ощутила ту радостную свободу и полноту чувств, которой так пленилась в Тунисе…

Однако в обсуждение их планов вмешался телефонный звонок: друзья звали Данилу «с подругой» на дачу, на закрытие дачного сезона. И тут Лера не устояла: соблазн оказаться на подмосковной даче был слишком велик.

Шашлыки в саду и чай из самовара. Вечером костер на участке из опавших листьев, терпкий дым. Толстый хозяин с длинными волосами и окладистой бородой – непременные атрибуты философа, неизменные от поколения к поколению. Гитара, терзая которую хозяин извлекал тройку аккордов и пел под них песни собственного сочинения с острокритическим содержанием, где небесталанная игра слов вполне заменяла глубину мысли… Восемь человек, включая их с Данилой, одетых в толстые куртки, – вечера были холодными, особенно за городом, – внимали ему и смеялись, подхватывая особо удачные остроты.

Лера будто вернулась в детство. Когда-то у них тоже была дача, и тоже самовар и шашлыки, и кто-нибудь из друзей ее родителей непременно пел под гитару, и толстый бородатый философ читал свои рассказы, и тоже острокритического содержания. С той несущественной разницей, что «острокритическое содержание» тогда было направлено против коммунистов, а теперь против «задемократившихся» новых политиков…

Тогда, в Лерином детстве, это самое содержание было важным, наиважнейшим, а дача не представляла никакой идейной ценности: она служила лишь местом для дружеской посиделки. Теперь же стало ясно: именно дача была непреходящей ценностью, подмосковная дача с ее ритуалами шашлыков-самовара-костра, с дымом и комарами, с ее неповторимой атмосферой…

Навернулись слезы. Ностальгия по утраченной родине? Или по навсегда ушедшему детству?

Их с Данилой приняли естественно и легко как пару. Его друзья не задавали лишних вопросов. Раз он пришел с ней, значит, так и должно быть. И Лере это понравилось.

И еще, никто не приставал к ней с Америкой. Никто не сравнивал, не критиковал, не толкал пафосные речи, никто ничего не пытался ей навязать. Просто они сидели поздним сентябрьским вечером вокруг костра, во дворе подмосковной дачи, слушали песни, рассказывали анекдоты и какие-то истории, смеялись, смотрели на огонь, и Данила обнимал ее за плечи.

Бородатый философ жил хоть и не шикарно, но отнюдь не плохо – во всяком случае, на каждую пару гостей в его деревянном доме нашлась отдельная комнатенка, хоть и малюсенькая. Центрального отопления в доме не имелось, а печь не смогла прогреть два этажа, и потому Лера согласилась хлебнуть водки, перед тем как в два часа ночи разойтись по «опочивальням».

Это она правильно сделала. Комнатка была ледяной. Пахло горьким дымком, пробравшимся со двора. Простыни оказались сырыми и холодными, зато одеяла были навалены щедро, все старенькие и не очень чистые… Но ничего, утешила себя Лера, зато простыня выглядела свежей.

Она успела замерзнуть, пока раздевалась, – два глотка водки ничем не помогли – и бросилась под одеяло, словно в прорубь нырнула. У нее зуб на зуб не попадал.

Данила подоткнул вокруг Леры одеяла, сам присел на край кровати. На нем еще были джинсы, но свитер и майку он уже с себя стащил. Лера тронула ледяными пальчиками его грудь: он был горячим, словно находился на пляже, под яростным солнцем Туниса, а не в студеной избушке Подмосковья!

– А почему ты не замерз?

– А нужно было? – засмеялся он, нашел ее ладошку и сунул себе под мышку. – Грейся! Дать тебе еще водки?

– Я опьянею, ты что!

– Крепче спать будешь.

– А мы собираемся спать?..

– Ну, если тебя сначала разморозить, то, может, еще на что-нибудь сгодишься!.. Давай другую руку! – Данила вытащил из-под одеяла и сунул себе под мышку ее другую ладошку

– Фу, как ты сказал! – Она сделала обиженную рожицу и, выпростав руку, царапнула его коготками по плечу. – Как будто собираешься приготовить меня на ужин и съесть!!!

– Почему «как будто»? Я стрррашно люблю маленьких девочек на ужжжин! Вот сейчас проверим, согрелась ли ты, и тогда…

Он запустил руку под одеяло. Лера со смехом отодвинулась.

– Ах, так? Не уйдешь, и не надейся!

Он просунул руку поглубже и грозно пошарил ею недалеко от ее тела – так взрослые играют с маленькими детьми, делая вид, что никак не могут поймать.

На Леру напал смех, и Данила приложил палец к губам: мол, разбудишь всех.

– Так приятно подурачиться… – произнесла она шепотом. – Я лет двадцать, наверное, не дурачилась… Данька, почему с тобой так легко?