Анатолий Степанов - Без гнева и пристрастия

— Она и осталась такой, — грустно констатировала Вероника Марковна. — Но чем я могу вам помочь? Я здесь только с середины девяностых, выпускников того периода совсем не знаю… А больше в школе никого нет, все до августа в отпуске. Ваш друг — он тоже аспирант?

Маленькую учительницу явно смущали габариты Ксениного друга. Ксения застенчиво улыбнулась.

— Он просто друг. И просто Георгий. Я понимаю, Вероника Марковна, что до канцелярии вашей мне сегодня не добраться. Придется ждать, когда она вернется из отпуска. Но наверняка где-нибудь здесь, в учительской, есть какой-нибудь иконографический материал. Общие фотографии выпускников с обозначением фамилий, к примеру… Хотя бы для начала зацепиться за какую-нибудь конкретную фигуру.

— Что ж, поищем, — строго сказала Вероника Марковна, и по тону ее стало понятно, что материал отыщется. Она прошла к высокому старинному шкафу красного дерева, открыла его, присела на корточки и уверенно выложила на пол три не очень толстые папки. — Вот. С восьмидесятого по восемьдесят пятый, с восемьдесят шестого по девяностый и с девяносто первого по девяносто пятый.

— И можно посмотреть? — робко попросила Ксения.

— Для чего же я их вытаскивала?

— Вы — лапочка, Вероника Марковна! — присев на корточки рядом с ней, Ксения стремительно поцеловала ее в щеку. Веронике Марковне до чрезвычайности нравилось, что ее постоянно называют Вероникой Марковной. И что так простодушно в щечку поцеловали — тоже понравилось. Но сказала нарочито деловито:

— Вы занимайтесь этим иконографическим материалом за столом для заседаний. А я свою писанину продолжу.

Сразу же открыли папку с восьмидесятого по восемьдесят пятый. И пошли на плотном картоне фотографии в овалах с каллиграфически выведенными фамилиями под каждым. На каждом картоне четыре ряда этих овалов. Овалы преподавателей размером побольше. Ксения быстренько выбрала восемьдесят четвертый и восемьдесят пятый, а Сырцов начал, как и положено, с самого начала — с восьмидесятого, и первый же лист заинтересовал его. Он замер, вглядываясь в одного из выпускников восьмидесятого года. Боковым зрением заметив сырцовский ступор, Ксения полюбопытствовала:

— Что-нибудь интересное, Жора?

— Да нет. Просто личики забавные, — отбрехнулся Сырцов и быстренько восемьдесят первым накрыл восьмидесятый.

— А я нашла, — не грустно, не весело — значительно — через паузу сообщила Ксения. — Вот он, Марков Никита.

В одном из овалов восемьдесят пятого фотографом был запечатлен Денис Ричардович, он же Георгий, он же Хан. Юношей еще, почти мальчиком.

— Марков? — удивился Сырцов.

— Он же сам говорил, что он пасынок известного деятеля органов, переметнувшегося к демократам! — страстно полушептала (чтобы не привлечь внимания Вероники Марковны) Ксения. — Того самого Маркова, который теперь вождь патриотов!

Ксению аж лихорадило. Сырцов положил ей руку на запястье и посоветовал:

— Успокойся и досматривай все фотки до упора. А потом поблагодарим великодушную Веронику и покинем помещение.

Уже в джипе решительная Ксения предлагала план действий:

— Его необходимо задержать как можно быстрее. Теперь это сделать легко: наверняка основной паспорт на имя Маркова. И по всем аэропортам и вокзалам дать его фотографию, которую надо взять у матери. Его надо ловить, Жора, пока он не наделал еще больших глупостей.

Задумчивый Жора крутил баранку. Спросил ни к селу ни к городу:

— Тебя куда отвезти, Ксюха?

— Ты не слышал, что я тебе сказала?! — разозлилась Ксения.

— Слышал. Только вот больших, как ты выражаешься, глупостей он уже наделал предостаточно. Да и ловить его теперь уже не надо.

— Это почему же?

— Я полагаю, что его убили.

— Полагаешь или знаешь? — упавшим голосом спросила она.

— Если точнее, уверен.

— Но почему?

— Дед в таком случае задает вопрос проще: для чего? Для того, чтобы уничтожить последнюю ниточку, связывающую мерзавцев с уголовщиной, по их заказу совершившую ряд убийств. Для начала с помощью твоего Никиты Маркова были уничтожены все задействованные блатари, а после того как отпала надобность держать тебя взаперти, был ликвидирован и он, проходивший в блатном миру как умный Иван. Им теперь не нужны ни уголовники, ни организатор, разрабатывавший операции уголовников.

— Ты говоришь — они. Кто они, Жора?

— Я же сказал: мерзавцы.

— И больше ничего?

— И больше ничего. Так тебя куда?

— В институт, — холодно приказала она, но спохватилась: — Жорка, а что мне про всю эту историю там говорить?

— Все как было, с добавлением: требовали выкуп, но в последний момент доблестная милиция сумела вырвать тебя из рук злодеев.

— Не поверят, — засомневалась Ксения. — Подумают, что откупилась.

У институтского подъезда она выпрыгнула из высокого джипа, хотела было захлопнуть дверцу, но задержалась, спросила без надежды:

— А может, он живой?

Сырцов закрыл калитку смирновской дачи, влез в джип и двинулся по Зеленой улице. Проезжая, глянул на хоромы Дарьи. Во дворе, не загнанный в стойло, отдыхал Дашин «форд» — видно, только что приехала. Проскочил было, но, передумав, дал задний ход. За этим авторалли с крыльца наблюдала Берта Григорьевна. Уверившись, что сыскарь прибивается к их берегу, проследовала в дом — предупредить и подготовиться.

Дарья прильнула к нему, потом откинулась, держа его за плечи. Разглядела и заговорила стихами:

— Бородатый водник — это Берта? — поинтересовался Сырцов. Дарья рассмеялась. — Стишки-то сама сочинила?

— Если бы! Поэт Иосиф Уткин. Я из них одно время песню хотела сделать.

— И слава богу, что не сделала. Стишки-то не того.

— А я? — опять прижавшись к его груди, спросила она.

— Что ты? — не понял он.

— А я — того?

— Не просто того, а ого-го! — Сырцов поцеловал ее в нос и громко, с интеллигентскими фиоритурами в голосе позвал: — Берта Григорьевна, родное мое!

Берта показалась в арке, простонародно (как ей казалось) сложила руки на большой груди и осведомилась:

— Что желает наш Георгий свет Петрович?

— Поскреби по закромам, благодетельница вы наша!

— Смирновы вас покормить не соизволили?

— Да нет, перекусил я там. Но всухую.

— Блюдет, значит, по-прежнему легенду МУРа Лидия Сергеевна. А он здоров как бык, ему и ведро водки нипочем.

— Не любишь моего учителя?

— А за что мне его любить? — с вызовом спросила Берта. Да и за что, действительно, было ей любить умного, хитрого, бессердечного, жестокого сыскаря? За то, что он прихватил ее с концами как невольную, но опасную соучастницу шоу-мафии в одном страшненьком дельце? Зато не любят до конца жизни.