Билл Белинджер - Самая долгая секунда

Пройдя немного, я увидел боковую улочку, состоящую лишь из нескольких домов. Ее название — Парнелл Плэйс — показалось мне знакомым. И тут я вспомнил, что это название упоминал Сантини. Это была улица, ведущая к улице Ньютон Мьюс, на которой жила Бианки Хилл, нашедшая меня на пороге своего дома.

Вдруг я почувствовал непреодолимое желание познакомиться с этой женщиной. Я ей абсолютно не был благодарен за то, что она спасла меня, но я мог сделать вид, будто благодарен, и хотя бы посмотреть на нее. Она меня не интересовала как женщина, но при мысли о ней я испытывал странное беспокойство. В конце концов эта женщина была последним звеном цепочки, которая связывала меня с моим прошлым.

Улица Ньютон Мьюс была еще короче, чем Парнелл Плэйс. Она была не более трех с половиной метров в ширину с очень маленькими двухэтажными каменными домами. Она была выложена булыжником. Тротуары были очень узкими. Я шел медленно вдоль домов и читал фамилии владельцев на почтовых ящиках. На одном из них я увидел имя Бианки Хилл. Это был дом серого цвета с двумя окнами с желтыми ставнями и черной дверью. Единственная каменная ступенька, ведущая в дом, была с обеих сторон окантована кованым железом, покрытым белым лаком.

Я позвонил. Через несколько минут я услышал быстрые приближающиеся шаги. Дверь распахнулась. Женщина, стоявшая в дверном проеме, несколько пристально смотрела на меня, прежде чем узнала. Она улыбнулась и взяла меня за руку.

— Ну, конечно, — воскликнула она. — Это же вас я нашла тогда раненого перед моим домом.

Я кивнул. Теперь я всегда носил с собой маленький блокнот и карандаш, ведь я не мог говорить. Я вынул их из кармана и написал свое имя и слово «спасибо».

— Вы не можете говорить? — спросила она.

Я кивнул.

— Ах, как жаль! Ну, заходите, заходите же. Хотите кофе? Вы можете пить?

Я кивнул.

Она провела меня мимо маленькой гостиной с мраморным камином в значительно большую комнату, которая служила одновременно и столовой и кухней, усадила за круглый стол в стиле барокко, а сама поспешила к плите, чтобы снять с нее кофейник.

— Я как раз собралась пить кофе, — сказала она. — Я очень рада, что вы можете составить мне компанию. Я выпью еще рюмочку бренди. А вы хотите?

Я утвердительно покачал головой и написал: только бренди, пожалуйста.

Горячий кофе я пить еще не мог: он обжигал мне горло. Но мне не хотелось пускаться в долгие объяснения.

Бианка поставила на стол две рюмки и бутылку бренди и, налив себе кофе, подсела ко мне. Я заметил, что она небольшого роста, но у нее хорошая фигура. Обтягивающие брюки подчеркивали это. Теперь только я разглядел ее как следует. Меня поразило то, что она была еще очень молода: ей было не больше 25 лет.

— Виктор Пацифик, — сказала она. — Красивое имя. Я рада, что вы пришли. Я о вас думала. Я даже звонила в больницу, и мне сказали, что вы выздоравливаете.

Я кивнул и попробовал бренди. Мой взгляд случайно упал на ее руки. Они были красными и все покрыты шрамами от ожогов. Я отвел взгляд. Это было неприятное зрелище.

— Скажите, пожалуйста, вы живете в Нью-Йорке?

Я снова покачал головой, а потом написал, что я потерял память. У меня было только имя. Не было ни семьи, ни адреса.

Она встала, чтобы снова наполнить свою чашку. Потом спросила медленно:

— У вас никого нет и вам некуда идти?

Я кивнул.

— У вас есть деньги?

Я достал из кармана все свои деньги и положил их на стол. Бианка кивнула, и я убрал деньги.

Она пила кофе и разглядывала меня. Наконец она сказала:

— Как это все ужасно. У вас есть возможность зарабатывать себе на жизнь? Я имею в виду, можете ли вы вспомнить, кем вы работали?

Я написал: Нет.

— А сможете ли вы когда-нибудь что-нибудь вспомнить?

Может быть.

Внезапная улыбка оживила ее лицо.

— У меня есть идея, — сказал она. — Может быть, она покажется вам сумасшедшей. Но, по-моему, совершенно ужасно отправляться в город, ничего не помня и не имея никакой поддержки, надеясь на авось.

Я пожал плечами, но это не уменьшило ее энтузиазма.

— Каждый сказал бы, что я сошла с ума, — продолжала она. — Я ведь вас не знаю и не знаю о вас ничего. Но люди ведь должны помогать друг другу. А мне как раз сейчас очень нужна помощь. Посмотрите на мои руки. Посмотрите внимательно. — И она протянула мне свои красные, изуродованные шрамами руки. — Мне никогда не хватало денег для того, чтобы взять себе помощника. — Она замолчала на минуту, а потом продолжала. Теперь ее голос звучал немного смущенно.

— Может быть, вы смогли бы работать у меня?

Я написал в блокноте: В чем будут состоять мои обязанности?

Она засмеялась.

— Я делаю ювелирные украшения. У меня есть своя мастерская. Она находится здесь, в подвале. Все, что я изготавливаю, я продаю через два-три магазина на Пятой авеню. К сожалению, я не могу делать некоторые очень красивые вещи, потому что это занимает очень много времени, а помощника у меня нет. — Она опять рассмеялась. — И в результате мне никогда не удается заработать много денег.

Я написал ей, что я ничего не понимаю в изготовлении ювелирных изделий из золота и серебра.

— Не волнуйтесь, — успокоила она меня. — Вам надо будет заботиться о плавильной печи, плавить металл и ковать его. В этой области мне нужна помощь. — Она посмотрела на свои изуродованные шрамами руки и добавила: — Они выглядят так из-за моей работы.

Я кивнул, но мне было совершенно непонятно, как могла женщина выбрать себе профессию серебряных дел мастера.

Свет прожекторов освещал брезентовую ширму, за которой Горман закончил наконец осмотр. Он кивнул, и два санитара подошли медленно к машине скорой помощи, чтобы взять двухметровый брезентовый ящик, предназначенный для транспортировки трупа. Йенсен и Бурровс подошли к врачу.

— Каково ваше мнение? — спросил Бурровс.

— При таком поверхностном осмотре трудно сказать что-нибудь конкретное. Я буду больше знать после вскрытия трупа.

— Скажите, пожалуйста, хотя бы в двух словах, что вы сейчас выяснили, — настаивал Йенсен.

Горман надел куртку.

— Убитый был в хорошей физической форме, — сказал Горман. — Его возраст я оцениваю между тридцати пятью и сорока пятью годами. Лицо настолько испачкано кровью, что трудно что-нибудь определить еще. Но обследование отдельных органов, я думаю, даст более полную информацию. Его рост был приблизительно 1,80 или чуть больше. Весил он примерно 160 фунтов.

— Есть ли у него какие-нибудь особые приметы?

— Единственное, что я заметил пока, это старый шрам на спине.

— И больше ничего не можете добавить?

— Пока нет.

— Когда наступила смерть? — спросил Йенсен и посмотрел при этом вниз на тело, которое уже было закрыто одеялом.