Юлия Терехова - Хроника смертельной весны [СИ]

— Доминик, здравствуйте, — послышался другой голос, такой же бесполый, но — более высокий. Первый он определил бы как тенор, а этот был скорее, фальцетом. Сейчас его назвали именем, которое он выбрал себе для работы в Ордене. Не все рыцари пользовались псевдонимами, но это не возбранялось.

— Здравствуйте, — выдавил он, глубже втягивая голову в плечи.

— Доминик, вы понимаете, почему вы здесь?

— Я… я… я не знаю.

— Неужели?.. — в голосе прозвучала плохо скрытая ирония.

— Я и правда не понимаю…

— Тогда мне придется вам кое-что напомнить. Например — ваш проступок двухмесячной давности. Вы помните, что натворили? Вы убили невинного человека.

— Я… помню, — Доминик задрожал.

— Метко стреляете, Доминик. Кто б мог подумать…

— Да… простите.

— Вам это сошло с рук. В ваше положение вошли и оставили убийство безнаказанным, так как сочли его несчастным случаем. Вы должны были чувствовать благодарность.

— Поверьте мне, я чувствовал! — воскликнул он.

— Но вы не остановились.

— О чем… о чем вы говорите?! — пролепетал он.

— Что вы натворили на кладбище?! — интонации фальцета стали резкими, даже визгливыми.

— Я… не знаю, как это произошло.

— Надеюсь, вы понимаете, что ваше нынешнее положение плачевно, не сказать более? — прямо спросил фальцет.

— Мне ясно дали это понять, — пробормотал Доминик. — Я готов.

— Боюсь, что вы до конца не представляете, что вас ждет. Око за око.

— То есть, меня замуруют заживо? — его голос дрогнул.

— Угу, — это «угу» прозвучало до странности мирно, вовсе не угрожающе и оттого он испугался еще сильнее.

— А вы чего ожидали?.. Око за око.

У него затряслись не только руки, но и колени. Он представил себе помещение в пару квадратных метров, холод, жажду и голод — словом, все, на что он обрек Антонину Сергеевну Сукору — немолодую воспитательницу детского садика. Но если б они только знали… если б только знали…

— Мы прослушали протокол порученной вам акции, — продолжал голос. — Потрудитесь объяснить, почему вы отступили от сценария.

Ему было нечего ответить, но даже если б он и нашел аргументы — как преодолеть судорогу, которая свела мышцы гортани и языка? Он не мог произнести ни слова.

— Вы не проинформировали осужденную о причине, по которой ее приговорили к заточению. Ни слова о детях, над которыми она издевалась. Вы не предложили ей покаяться. Скорее всего, она вообще ничего не поняла.

— Поняла, — прохрипел Доминик, наконец. — Уверяю вас, поняла…

— Даже если и так, — отрезал голос, — нарушение сценария недопустимо. Женщину приговорили к двум суткам заточения — ровно на столько, на сколько она запирала детей — без воды и еды. Вы изменили место акции, оставили ее в холодном склепе. На улице была минусовая температура. У нее не было шансов выжить.

— Да, — эхом откликнулся он.

— Никогда не поверю, что вы просто ошиблись, — в голосе прозвучала некоторая насмешка.

— Ошибся, — обреченно выдавил Доминик. — Просто ошибся.

— Пусть так… Тогда вам, наверно, будет любопытно, что чувствовала она, умирая от гипотермии… Знаете, как человек замерзает? Я вам расскажу.

— Не надо…

— Сначала человек начинает дрожать. Потом его руки и ноги постепенно теряют чувствительность. Потом он понимает, что не может двигаться. Потом он засыпает. И, если его не отогреть, уже не просыпается никогда. А если отогреть, то, вполне вероятно, придется отнять ему конечности, так как…

Неожиданно у него подкосились ноги, и он рухнул наземь: — Простите! — взмолился он в отчаянии. — Я не знаю, как это произошло, я был вне себя, когда представлял себе тех несчастных детей…. Простите…

— Мы понимаем, что вы чувствовали, — голос, казалось, чуть смягчился. Мужчине померещилось, что зеркала немного сдвинулись — и он, а вернее, его отражение, стало чуть менее жалким, чуть менее сутулым.

— И мы ценим таких преданных людей, как вы.

— Спасибо, — воскликнул он. — Спасибо!

— Тем не менее, — продолжил голос, — вам придется искупить свою вину. Исправить то, что вы сделали.

— Разумеется! Я готов!

— Вы слишком часто повторяете, что готовы… Насколько вы готовы на самом деле?

— Испытайте меня! Дайте мне шанс!

В зеркалах вновь почудилось некое движение: — Вы получите такой шанс. Но не надейтесь, что это будет легкий шанс. И если только мы узнаем, что вы проявили нежелание делать то, что должны….

— Нет, нет… Я все сделаю… Приказывайте…

— Молите бога, чтобы мы больше никогда не усомнились в вас…

— Поздравляю вас, доктор, — Грейс восторженно улыбалась, когда заросший и не выспавшийся начальник ввалился в кабинет. Всю ночь он провел в родильном отделении клиники, оттуда же позвонил ей с просьбой отменить утренние лекции и вот, счастливый, гордый, Булгаков принимал поздравления — Катрин родила сына. Роды продолжались десять часов и силы ее были уже почти на исходе, когда наконец малыш изволил появиться на свет. Булгакову не верилось, что кошмар позади, но он помнил каждое мгновение — или почти каждое…

…— Ничего удивительного, — акушер пытался успокоить издерганного Сергея, пока родильный зал сотрясался от страдальческих стонов миссис Булгак о ф. — Возраст сказывается, все же тридцать пять лет и первые роды… Не волнуйтесь, все будет хорошо.

— Родная, я с тобой, постарайся сосредоточиться, — Булгаков сжимал руку Катрин. — Все будет хорошо, просто слушайся врача.

— Ох, Серж, уйди, только тебя не хватало, — всхлипнула измученная Катрин, но только он поднялся, чтобы избавить ее от своего раздражающего присутствия, очередная схватка выгнула ее и она закричала: — А-а-а! Куда ты пошел, мать твою, иди сюда! — и вновь вцепилась в его руку, сжав с силой, которую трудно было заподозрить в тонких пальцах. — А-а-а!!!

— Уилл, да когда уже все это закончится?! — не выдержал Булгаков на исходе десятого часа. — Может, щипцы наложить?

— Это крайняя мера, — нахмурился акушер. — Пока все идет…

— Щипцы?!! — Катрин услышала их разговор вполголоса — она всегда отличалась острым слухом. — Щипцы? Вы собираетесь доставать ребенка щипцами?

— Родная моя, не волнуйся, — Булгаков вернулся к креслу и положил руку на ее мокрый от пота лоб. — Мы просто обсуждаем варианты.

— Булгаков, если ты это допустишь, я тебя кастрирую, — рявкнула она и вновь завизжала: — А-а-а!..

— Потуги, — сообщила сестра. — Давай, Кэтрин, тужься!!! Давай, давай, головка уже видна.

Жена теперь кричала, не замолкая, и от ее воплей у Сергея сдавило виски свинцовым обручем.

— Взгляните, Серж, — Уилл сделал приглашающий жест: — Ваш сын выходит.

Сергей машинально устремил взгляд на раскинутые ноги жены. Н-да… За двадцатилетнюю медицинскую карьеру он видел многое — раздробленные черепа, их содержимое, перемешанное, словно рагу, кровавое месиво вместо лиц — но от того, что теперь явилось его взгляду, у него потемнело в глазах и он пошатнулся. — Ух! — сквозь навалившийся мрак услышал он насмешливый приказ Уилла: — Нашатыря великому нейрохирургу!