Анна Данилова - Куклы на чердаке

— Добре. Аз разбирам. (Я понимаю)

Я не знала, как спросить его, а не обманешь ли ты меня, не выбросишь ли на границе, как мусор, присвоив себе тысячу евро. Но выхода у меня не было. Мы договорились с ним, что завтра в восемь утра он заберет меня из Страхилицы на своей машине, я отдам ему деньги, а он меня устроит в «фуре» своего друга, выезжавшего из Шумена в девять часов утра.

Он ушел, я поблагодарила девушку за понимание, вышла из стеклянного офиса и поняла, что вся дрожу. На улице было холодно, пассажиры, поджидавшие своих автобусов жались к стене или сидели на длинных скамьях и пили кофе из автомата. В воздухе пахло дождем, кофе и дымом сигарет. Мне стало по-настоящему страшно. И куда это отвезет меня фура? И что ждет меня на границе… Причем, их не так-то и мало. Сначала на румынской границе, затем — на венгерской, австрийской… И хотя Болгария уже вошла в Евросоюз, некоторые границы еще не были стерты…

Кассирша в банке удивилась, когда я сказал ей, что собираюсь снова забрать свои деньги. У меня не было времени на оформление кредитной карты, поэтому мне ничего другого не оставалось, как снова взять свои деньги и сунуть их в хрустящий пакет (сделать это утром я бы не успела, банк открывался в девять). Я понимала, что по дороге в Германию я могу потерять все — неизвестно, что поджидает меня в пути…

В мои планы входило купить одежду.

Я зашла в большой торговый павильон неподалеку от кафе «Кристалл» — на Славянском бульваре есть два ориентира «Русский памятник» и кафе «Кристалл», и если люди назначают друг другу встречи, так это в основном именно там.

Купила джинсы, белый свитер, теплую куртку с капюшоном; подбитым мехом, мягкие ботинки на шнуровках, белье, шампунь, розовое полотенце, о котором давно мечтала, но которое не могла себе позволить; дезодорант и разные другие мелочи. Со всем этим багажом я зашла в парикмахерскую. Объяснила, что знаю, что здесь все по записи, но мне просто необходимо сделать педикюр и маникюр. В крохотном помещении было всего две девушки, причем, я заявилась как раз в ту минуту, когда клиентов не было. Объяснила на пальцах, что заплачу вдвое больше, только бы маникюрша согласилась меня принять. Но девушка, хлопая длинными ресницами, постучала отлакированным коготком по своим часикам: мол, «след пет минути» придет клиентка…

Меня приняли лишь в третьей парикмахерской. Мне повезло — там работала русская девушка Инга. Высокая красивая блондинка, она во время работы рассказывала о богатых реликтовых сосновых лесах на берегу Енисея, и мне хотелось плакать. Я смотрела, с каким сосредоточенным спокойствием эта красивая Инга работала, приводя в порядок мои огрубевшие, запущенные ноги (мне было стыдно и за затвердевшие пятки, и за заусеницы на пальцах рук), и я по хорошему ей позавидовала. Я даже представляла себе, как после работы за ней заедет ее муж-болгарин с малышом, которого он заберет из детского садика, как они все втроем поедут домой на машине «альфа-ромео», как дома Инга своими нежными руками с длинными расписными ногтями приготовит шопский, с брынзой, салат, пожарит котлеты, и вся семья сядет ужинать в комнате перед телевизором… И ей не придется прятаться в ящике среди коробок с вафлями, к примеру, в огромной фуре несколько раз (на каждой границе) и трястись от страха, что тебя найдут и вытряхнут, а то еще и арестуют и вышлют в Россию… (Мысль о том, что меня вернут моим родителям, угнетала меня, пожалуй, еще больше, чем перспектива ареста в какой-нибудь из европейских стран).

— Ну, вот, теперь ты в полном порядке… — сказала мне Инга, любуясь вместе со мной на обработанные ногти рук и ног с подсыхающим на них розовым лаком. — Нельзя так себя запускать… Ты не забыла? Персиковое масло… Непременно каждый день мажь им ногти и пальцы…

Я пообещала ей, что вернувшись в Страхилицу, только и буду делать, что поливать свои пальцы персиковым маслом.

Интересно, что бы она сказала, если бы увидела меня после того, что сделали со мной родственники Тони и мои нервы?

Варна, 2005 г.

…Когда я уже поняла, что попала в руки преступников, и что Тони — просто мальчик, которого они использовали для того, чтобы заманить меня в Болгарию и, разрезав на части, продать мои органы, здоровье мое уже было подорвано. Ну и что, что Тони удалось в очередной раз выкрасть у своих родителей мой паспорт — мне тогда казалось, что я умираю. И даже любовь к Тони меня не спасала — глядя на него, склонившегося надо мной, над моей постелью, я беззвучно плакала, понимая, что мы с ним оба оказались жертвами обстоятельств… Хотя, он же мог предупредить меня о том, что нам нельзя встречаться в доме его родителей, что нам надо было снять какое-нибудь жилье подальше от Варны, и жить себе спокойно… Но по закону я могла оставаться в Болгарии лишь на три месяца — у меня была виза «D», которую продлить я могла бы при условии, что выйду замуж за Тони. А выйти замуж за Тони я пока не могла — он был слишком молод…

А потом Тони исчез. Его не было примерно неделю. Меня пичкали какими-то лекарствами, чтобы я пришла в себя, чтобы поправилась, чтобы у меня, наконец, появился аппетит. Я понимала, что меня хотят откормить, как свинью, а потом уже отправить на органы… И я ждала, что Тони меня спасет. И он вернулся. Ночью. Каким-то непостижимым образом взломал замок от двери спальни, в которой я жила, сказал, что нашел квартиру в Каварне, что мы поедем туда и будем спокойно жить… что у него появились деньги.

И он сунул мне под одеяло, прямо в мне руку, рулончик, перетянутый банковской резинкой — деньги. И паспорт — в который раз!

— Canim, я сейчас приду, я за машиной… Все спят… Поднимайся… Все закончилось…

У меня кружилась голова. Тони убежал, а я с трудом поднялась и, держась за стены, принялась переодеваться. Я чувствовала, что со мной происходят какие-то необратимые процессы. Что я почти облысела. Что мое тело покрылось коростой… Что я погибаю!

А Тони не пришел. Его зарезали по дороге, когда он возвращался, чтобы забрать меня и уложить в машину. Думаю, что это сделал кто-то из его братьев. Мне стало известно об этом от его матери, Розы. Она вошла утром в спальню, где я, одетая и собранная лежала на постели в ожидании Тони, и сказала, кутаясь в черную шаль, что Тони убили.

Я сказала, что она курва. Я знала, что это самое оскорбительное из всех слов, какие только существуют в той стране, куда я приехала… Она подошла, хотела меня ударить, но потом махнула на меня рукой. Сказала, что не знала, что я такая слабая и больная, и что меня надо было раньше убить. И что напрасно она медлила… Я, рыдая, сказала ей, что они ограбили моих родителей, что вытащили из них целую кучу денег…