Владимир Колычев - Опущенная

Настя глянула на входную дверь, немного подумала и вышла из дома. В ближайшую аптеку она не пошла, там ее уже знали. Она выбрала аптеку подальше, отоварилась, но таблеток наглоталась еще по пути домой.

Мама стояла посреди коридора, уперев руки в бока.

— И где ты была? — взбешенно спросила она.

— Спокойно, Ирина Витальевна! В общении с больным ребенком нельзя выходить из себя, — пародируя врача, с издевкой в голосе проговорила Настя. — От вас требуется терпение и ласка…

— Будет тебе ласка! Завтра Игорь Алексеевич будет!

— Думаешь, меня испугает его сизый нос?

— А я смотрю, тебя уже ничего не пугает? У отца предынфарктное состояние, а ты снова своей дряни наглоталась…

— Больше не буду! — Настя подмигнула маме, скрылась в своей комнате и завалилась на кровать.

Плевать на всех. В том числе и на себя. Нужно просто лежать и наслаждаться моментом. Пока еще есть возможность.

Она заснула при дневном свете, а проснулась в темноте. Под дверью светилась щель. Где-то в отдалении слышались голоса. Очень хотелось в туалет, но подниматься было так лень. Полный упадок сил. И злость на весь мир.

Настя заставила себя подняться, вышла в коридор. С кухни доносились голоса — родители разговаривали между собой. Настя остановилась, прислушалась.

— Да не было меня в этой сауне! — доказывал отец. — Эксперты доказали, что это был фотомонтаж!

— Тогда почему тебя увольняют?

— Нет, в сауне я был. Со всеми. Коля был, Миша, Александр Степанович… Но девочек никаких не было. Тем более малолетних. Их без меня сфотографировали. А потом две фотографии совместили… Не знаю, как они это сделали. Но сделали!..

— Но если эксперты доказали, то почему тебя увольняют? — настаивала мама.

Настя продолжила путь, родители увидели, как она прошла в туалет. А она через стеклянную дверь увидела пачку таблеток, которую отобрала у нее мама. А ей нужно: впереди целая ночь.

Из туалета она свернула на кухню. Отец сидел за столом и ложечкой помешивал сахар в чае. Настя вымыла руки под краном, вытерла их кухонным полотенцем. Повернулась к мойке спиной, но уходить не стала.

— А может, все-таки были девочки? — спросила она.

Отец аж подпрыгнул на месте.

— Ну давай, скажи, что это из-за меня!

— Настя! — одернула ее мама.

— Это же Гена все подстроил! Гена Бастурмин — мразь и подонок!

— Я был у него… Я говорил с ним… — задыхаясь от возмущения, говорил отец. — Я сказал, что ждет его впереди!.. А он сказал, что сам накажет меня… Накажет!.. Да, это он все подстроил!.. Конечно же, он!..

У отца был такой вид, как будто он только что сделал для себя открытие.

— У меня была такая же история, — тайком глянув на «колеса», сказала Настя. — Но там девочка была… Может, и у тебя была?

— Настя, уйди! — Отец глянул на нее тяжело, исподлобья.

— Почему ты не убил эту мразь? — зло спросила она.

Отец снова схватился за сердце, и мама бросилась за лекарствами. А Настя под шумок увела таблетки от кашля. С ними и смылась из кухни. У нее свое лекарство, и ей тоже нужно поправить здоровье.

Весна греет, бодрит, день удлиняется, женские юбки укорачиваются. И жизнь бьет ключом. Все радуются, и только у Солохина вид, как будто его ударили этим ключом по голове. Настроение у него ни к черту, а тут еще Гена — будто из-под земли вырос.

— Ну что, Василий Лукьянович, дальше будешь прыгать? — с издевкой спросил он. — Или уже допрыгался?

Солохин побагровел от злобы.

— Ненавижу!

— С работы поперли, да?

— Мразь!

— И судейской неприкосновенности больше нет.

— Ничего, ты еще ответишь за все это! — Василий Лукьянович колотился в бессильной злобе.

Но сбрасывать его со счетов еще рано. Зерно лжи легло на благодатную почву и проросло в колос истины. Уголовное дело на Солохина заводить не стали, но на карьере поставили крест. И все равно он еще опасен. У него еще есть связи в ментовке. А если Солохина убить, к делу подключатся лучшие сыщики города… Но так Гена и не собирается его убивать. Пусть живет. И мучается.

— Я уже ответил. И тебе припомнил за свои шесть лет… Как там Настя?

— Закрой свой поганый рот! И не смей произносить это имя!

— Я ее больше не трону… Но если хоть одно движение с твоей стороны…

Гена не договорил, он повернулся к Солохину спиной и направился к своей машине. А над головой вдруг пролетел камень, он упал на дорогу перед самым капотом «девятки». Гена резко развернулся и выстрелил взглядом в Солохина.

Тот стоял в струнку, с немым ужасом глядя на него. Психанул, схватился за камень, выместил злобу, только затем вспомнил, что с Геной лучше не связываться. И от страха едва в штаны не наложил.

Гена сплюнул в его сторону и продолжил путь. Он ничуть не сомневался в том, что это жалкое ничтожество больше не бросит камень в его огород.

Небо красное, тучи синие — длинные и одна за одной как сосиски в тесте. Под ногами булькает чистейшая родниковая вода, но напиться ею невозможно. Пьешь, пьешь, а все без толку. Только намочишься, а стужа с неба свисает невидимыми сосульками. Коснется одна такая, и промерзнешь до костей. Где-то за горизонтом горят гигантские костры, в них варится что-то черное, воющее. Небо красное от этих огней.

Жуткое небо. Все вокруг жуткое. Слева кто-то стоит — слышно тяжелое дыхание. Справа, сзади, спереди, со всех сторон, везде, где только можно. Но никого не видно. Только стоны слышны…

Жутко на душе. Холодно, хочется пить, есть. Настя понимала, что не сможет напиться, но все равно встала на корточки, припала губами к красной воде. И вдруг поняла, что вода живая. Хватило нескольких глотков, чтобы утолить жажду. А когда она поднялась, увидела Кузьму Георгиевича. Он смотрел на нее в упор, скалился, а по лицу блуждали отсветы страшных далеких пожаров.

— Говорил же я тебе! Нельзя! Нельзя!

Он вдруг схватил Настю за горло, стал душить. Она дернулась, попыталась вырваться. От натуги она закрыла глаза. Но при этом вдруг открылся какой-то внутренний взгляд. Синие тучи пропали, над головой закачалось белое облако. И тело стало сухим.

Дымка перед глазами рассеялась, и Настя увидела потолок, который когда-то был белым. Трещины на нем, краска местами облуплена.

Настя лежала на кровати, в больничной палате. Рядом еще койки, на них — бесчувственные люди. Капельницы, кислородные подушки, аппараты искусственной вентиляции легких. И сама она под принудительным дыханием. В руке игла, какая-то жидкость из банки вкапывается в кровь.

А больница — это хорошо. В больнице можно выпросить болеутоляющее. С морфином… Настя скривилась, подумав о наркотиках. Это ведь они привели ее сюда, в реанимацию. Из-за них она страдала от холода и жажды в преисподней, в ожидании очереди на котел.