Марина Серова - Театр начинается с выстрела

Я отдала ему ее, он что-то настроил в компьютере, и вдруг в комнате раздался женский голос:

— Привет, красавчик! У меня есть для тебя интересное деловое предложение.

— По поводу красавчика спорить не буду, а вот деловые предложения рассматриваю, только поданные в письменном виде. Всего доброго.

Это был голос Казакова, и раздались короткие гудки.

— Теперь я вспомнил, точно, были еще три звонка от этой ненормальной, — сказал он. — Послушаем следующий.

И вновь раздался женский, но уже раздраженный голос:

— Ты че, не понял? Это, между прочим, тебя касается! В общем, так! Ты платишь, и все будет в шоколаде. Не платишь…

— Девушка! Вы ошиблись номером, я не психиатр. Если подождете, я найду в справочнике его номер и продиктую вам.

— Ах ты!..

Договорить она не успела, потому что Казаков повесил трубку.

Третий звонок расставил для меня все точки над «i».

— Ты, урод! Я ж тебя на весь свет опозорю! Я выложу в Интернет фотографии, где с твоим папашей развлекаюсь, и все будут тебе в лицо ржать!

— Мой папа брезгливый человек и с проститутками не связывается.

Опять короткие гудки и четвертый звонок:

— Короче, один миллион долларов сразу, а потом пятьдесят тысяч долларов в месяц, и я буду молчать.

— Девушка, вы сначала разберитесь, кто чей отец и кто чей сын, а потом уже звоните.

Опять короткие гудки, и все, звонков больше не было.

— Михаил Леонидович, простите за вопрос, но как выглядит ваш отец? — осторожно спросила я.

— Он мне не отец! — отрезал Казаков. — Брюхастый, брылястый разожравшийся кабан ростом чуть ниже меня, — с ненавистью произнес он.

— Простите еще раз, но по описанию он очень похож на любовника Лукьяновой, — осторожно заметила я, но Михаил Леонидович промолчал, и я, подождав немного, поинтересовалась: — И что же вы сделали?

Вместо ответа он взял свой органайзер, открыл на странице того дня, когда были звонки, и раскрытым протянул мне. Я пробежала взглядом по намеченным на день делам и прочитала вслух один из пунктов в середине списка:

— «Набить морду скоту». И как? Набили? — спросила я, возвращая ему органайзер.

— Галочку рядом видели? Значит, выполнено.

— Но вы же в разной весовой категории, — удивилась я. — Или это ваша охрана постаралась?

— Приятные вещи я привык делать сам, — ответил Казаков и глазами показал мне на одну из стен кабинета. — Моя доска почета.

Я встала, подошла к увешанной фотографиями в рамочках стене и стала рассматривать снимки, а они впечатляли: Казаков в камуфляжной форме выглядел очень грозно.

— Когда этот скот в первый раз при мне… — хрипло сказал он. — Повторяю, при мне, потому что я уверен, что он и до этого распускал руки, но я этого просто не видел. Он ударил маму, я бросился на него и тут же отлетел в угол. Я рассказал обо всем деду — я тогда еще думал, что он мне родной. И знаете, что он мне ответил? «А пусть эта жидовка не дает ему повода». Как будто моя мама могла его дать! И тогда я понял, что, кроме меня, защитить маму и бабушку, которой от деда тоже доставалось, некому.

Голубые глаза Михаила больше не были веселыми и смеющимися, они были холодными и острыми, как две льдинки, а его лицо заострилось.

— Моя бабушка была добропорядочная девушка из интеллигентной еврейской семьи: музыка, языки, литература, искусство, театр. А он был быдло! Такие, как он, после революции не просто убивали в помещичьих домах женщин! Они их сначала насиловали! В самой безобразной, извращенной форме! А знаете почему? Потому что понимали, что они быдло! Отребье! Гниль! Муть, которую революция подняла с самого дна общества наверх и дала власть! И они торопились насладиться этой властью, потому что не знали, сколько она продлится! Им самоутвердиться надо было! Вот и этот подонок самоутверждался, унижая мою бабушку!

Казаков отвернулся и довольно долго молчал, а я в это время потихоньку вернулась на свое место и села. Наконец он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и, повернувшись ко мне, усмехнулся.

— Вы спросили, как я сумел набить морду скоту? Объясняю. Поняв, что надеяться не на кого, я попросил деда, чтобы он отдал меня в какую-нибудь секцию, что я, мол, хочу научиться драться. Он хоть и звал меня «жиденком», но согласился; наверное, подумал, что я встал на путь исправления — раньше-то я занимался музыкой, которую он ненавидел. И вы знаете, чем я стал заниматься? Спецназовским рукопашным боем. А ведь мне было всего десять лет. Это было очень больно, трудно и тяжело. Так тяжело, что я плакал, когда меня никто не видел. С такими руками, какими они у меня стали, речь о музыке уже не шла, остались только тренировки, где я выкладывался как проклятый, а потом еще занимался дома. И дед даже стал мной гордиться. Мне сшили форму, подобрали берцы. Мне было тринадцать лет, когда я в первый раз набил морду скоту, и я забил бы его насмерть, если бы мама меня не оттащила. Но после этого он навсегда усвоил, что ее трогать нельзя! А деду, когда он дал бабушке пощечину за то, что она недосолила суп, я врезал так, что он упал вместе со стулом. А я наступил ему берцем на горло и предупредил, что в следующий раз просто убью. И вы знаете, он мне поверил, — криво усмехнулся Михаил. — Но я сделал лучше. Это я устроил так, что его вышибли в отставку. Я подсмотрел шифр на его домашнем сейфе, а потом потихоньку забрал оттуда какие-то служебные бумаги и сжег их. Я не знаю, чего они касались, но скандал был страшный. Его даже арестовали. До суда дело, правда, не дошло, но сапогом под зад он получил. И вот когда он остался без власти, бабушка наконец смогла развестись с ним, а мама — со скотом! А я узнал, кто мои настоящие дед и отец!

— И где сейчас ваши родные? — тихо спросила я.

— В Израиле, где же еще? Они уехали сразу же после разводов. Пока мама была замужем за этим скотом, она жила в состоянии постоянного стресса, и у нее на нервной почве на руках появилась экзема. Тогда этот скот стало брезговать ей. Когда он иногда появлялся дома, спал отдельно, чему мама была только рада, и не ел ничего, что она приготовила, — заразиться боялся. Зато мотался по бабам, как распоследний кобель. Маме не помогали ни одни лекарства, а вот грязи Мертвого моря ее исцелили.

— Почему же вы не уехали вместе с родными?

— Мне надо было окончить школу, поступить в Плехановский, окончить его.

— Где же вы жили? — удивилась я.

— У родителей своего настоящего отца. Он был преподавателем в меде, и они с мамой очень любили друг друга, но он не мог развестись. Действительно, не мог, это не была отговорка. У его жены была неоперабельная опухоль мозга, боли были такие, что она заходилась от крика, а сделать ничего было нельзя. Нужно было терпеть и ждать. Если бы он развелся с женой, когда она в таком состоянии, от него отвернулись бы и родственники, и друзья со знакомыми. И все это мама с бабушкой объяснили Казакову. А он на это заявил, что ему с головой хватает жены-жидовки, так что зятя и внука жидов он не хочет. И насильно выдал маму за этого скота. Когда у папы умерла жена, мама попыталась было заговорить с этим скотом и Казаковым о разводе, и тогда дед устроил моему родному отцу такую травлю, что он спешно уехал в Израиль.