Марина Серова - Театр начинается с выстрела

— Тетя Китя? — удивленно воскликнул Олег. — Лет-то сколько прошло! Ладно! Я думал, действительно что-то серьезное, — недоуменно пожал плечами он и стал рассказывать: — Тетя Китя — это женщина-праздник! Знаете, когда она к нам приезжала, цветы на подоконниках становились ярче и пахли сильнее, а чашки на столе пускались в пляс. Только бывала она у нас редко, потому что мама с папой в Подмосковье работали — у них там служебная квартира была. А я жил у бабушки с дедушкой, и они приезжали навестить нас в выходные. Суббота посвящалась друзьям (они ходили в гости, в театр), а воскресенье — мне (дневник, проверка тетрадей и все прочее). Меня, кстати, тоже водили в театр на детские спектакли, и я был страшно горд тем, что знаком с тетей Китей. А потом мама с папой сказали, что она сломала ногу, и я ее долго не видел. Я сейчас не скажу точно, но прошел, наверное, год. Да нет! Больше! В общем, когда она у нас появилась после такого долгого перерыва, я ее даже не сразу узнал — это был уже совершенно другой человек. И не потому, что она начала хромать. До этого она была вся такая… — Он задумался. — Словно у нее внутри лампочка горела. А тут она погасла. Мама с тетей Китей остались сидеть в кухне, а меня папа увел. Но я все равно слышал, как она плакала, и это стало для меня потрясением, потому что та, прежняя тетя Китя и слезы — это были несовместимые вещи. Она не просто плакала, она рыдала. Она потом каждые выходные к нам приезжала и, как я теперь понимаю, привозила с собой спиртное. Я помню, как мама уговаривала ее: «Китенька! Не надо! Это не поможет! Не пей!» — а та рыдала: «Господи! Еще хотя бы один только раз выйти на сцену! Только раз! И сыграть так, чтобы меня навсегда запомнили! А потом и умереть можно!»

— И она сыграла? — спросила я, хотя уже знала ответ.

— Наверное, да, — подумав, ответил Олег. — Я очень хорошо помню тот день, незадолго до Нового года, когда тетя Китя приехала к нам, и она была снова той прежней, веселой и радостной. Привезла подарки, шутила, смеялась, а когда пришел папа, она вдруг стала серьезная, поклонилась ему до земли и сказала: «Спасибо тебе, Митенька! Ты меня спас! Это было такое счастье!» А папа только отмахнулся и сказал: «Китенька! Я твой друг, как же я мог тебе не помочь? Авось там, — он показал пальцем вверх, — мне, многогрешному, это зачтется!» Мне было одиннадцать лет, и я мало что понял, а когда попросил маму объяснить, что все это значило, она велела мне забыть обо всем и никогда никому ничего не рассказывать, а то у папы будут большие неприятности.

— А ты какого рода рождения? — спросила я.

— 77-го, — машинально ответил он. — Я испугался и, конечно, молчал. И тетю Китю я с тех пор больше не видел. Я как-то спросил маму, где она, и та ответила, что уехала навсегда. Тут я вспомнил, как тетя Китя говорила, что вот если сыграет еще раз, то и умереть можно, и решил, что она умерла, а мне об этом не говорят, чтобы не расстраивать. Только неприятности все равно начались. Осенью следующего года мама с папой стали потихоньку перевозить к нам свои вещи из той, служебной квартиры, потому что их институт было решено закрыть. А к Новому году они совсем переехали и стали искать работу. Только тогда многие предприятия закрывались, и это было очень трудно. Я помню, как мама ругалась с папой, говорила, что какой-то Пивунов выжал его как лимон и выбросил. А папа объяснял, что тот хотел взять его с собой на новое место работы, но у него не получилось. Вообще-то я эту фамилию и раньше слышал, мама постоянно твердила, что папа, как раб на галерах, вкалывает, совершает открытия и изобретения, а ордена и госпремии за это получают Пивунов и его прихлебатели. Он им и кандидатские, и докторские диссертации пишет, а они ему крохи с барского стола бросают, как подачки. А папа ей на это только отвечал: «Леночка, но нам же хватает».

— К сожалению, это достаточно распространенная практика — и была, и осталась, — заметила я.

— Ладно, чего уж теперь об этом, — печально сказал Нестеров. — А Пивунов у нас появился где-то через год и сказал, что пробил папе для начала ставку лаборанта, а потом он что-нибудь придумает. А мама его к папе даже не подпустила, кричала, что они выбросили папу на помойку, а когда поняли, что без него у них ничего не получается, прибежали обратно звать и не постеснялись предложить место лаборанта. Пивунов пытался ей объяснить, что это не от него зависит, а она его и слушать не стала, только что по лестнице не спустила. Папа был ученый, он себя в ином качестве не представлял, а вынужден был работать дворником.

— Он был химиком? — спросила я и объяснила: — Роман Давидович сказал, что он некоторое время работал в школе учителем химии.

— Папа был биохимиком. И, знаете, я уверен, что он согласился бы пойти работать даже лаборантом, чтобы заниматься любимым делом, но он уступил маме, как уступал всегда. А вскоре после этого он пошел рано утром чистить снег во дворе, и там с ним случился инфаркт. Он упал и довольно долго пролежал на земле, пока его нашли, позвали маму, вызвали «Скорую». В результате был не только инфаркт, но еще и пневмония. Спасти папу не удалось. Мама обвиняла в его смерти себя, я думаю, у нее и рак-то начался оттого, что она себя изгрызла. Когда его обнаружили, она сказала, что это ей расплата за папину смерть, и запретила что-либо продавать, чтобы ее лечить. Сказала бабушке с дедушкой, что ее они все равно не спасут, только деньги зря потратят, а им еще меня поднимать. Понимаете, у них там, в этом их закрытом институте, были очень большие зарплаты, пайки продуктовые — вообще снабжение очень хорошее. А жили мы довольно скромно, потому что мама все лишние деньги в золото вкладывала: кольца, серьги, цепочки. Вот когда ее не стало, бабушка все это продавала, и мы на это жили. Дядя Рома с тетей Любой и дядя Володя помогали нам чем могли. А сейчас бабушки с дедушкой уже нет, я один остался.

— А после папы никаких документов, расчетов, схем, каких-то научных заметок не осталось?

— А ему не было необходимости что-то записывать — у него была феноменальная память. Иногда, когда они с мамой бывали в Москве в выходные, ему звонили с работы и спрашивали, что и когда было. И он, не задумываясь, отвечал, например: такого-то числа с такого-то по такое-то время проводился эксперимент такой-то, запись в журнале таком-то за номером таким-то. Кстати, меня об этом уже спрашивали.

— Кто и когда? — быстро спросила я.

— В четверг меня уже в конце смены начальник производства вызвал. Вообще-то за все время, что я на заводе работаю, такое было впервые. Я, конечно, пришел, а у него в кабинете какой-то мужик сидел. Начальник тут же вышел, а этот мужик мне такие же вопросы задавал. Скажите, это как-то с папиной работой связано?