Марина Серова - Театр начинается с выстрела

— Да! — кивнула она. — Когда поняла, что меня вот-вот коленом под зад наладят, оставила себе на память о былой славе. И, когда Анечка мою бывшую гримерку заняла, он мне очень пригодился.

— Ее хотели отравить таллием, но ничего не получилось. Как вы это предотвратили?

— Да чего ж тут непонятного? Ты думаешь, меня в театре не травили во всех смыслах этого слова? Ошибаешься! Я еще в те времена научилась «маячок» ставить и сразу понимала, побывал в моей гримерке кто-то посторонний или нет. В самом низу в дверь и в косяк вбиты два малюсеньких гвоздика, сапожники их «каленка» называют. Сама вбивала и сама же краской белой закрашивала, чтобы незаметно было. Вот намотаешь на них волос, а они у меня длинные и светлые были, и уходишь спокойно, а утром придешь и сразу видишь: если волос на месте, значит, не было никого, а если нет его, значит, кто-то побывал, нужно осторожной быть. Своих-то волос мне теперь жалко — не так уж много их осталось, но париков-то навалом. Вот и стала я на Анечкину дверь «маячок» ставить — ухожу-то я из театра последняя, потому что пока еще мне все костюмы сдадут.

— Но уборщицы-то утром приходят.

— Да! — кивнула она. — Только я прихожу раньше. А чего мне, старухе, дома делать? Я здесь только ночую. Так что увидела я, что волоса на месте нет, вошла, свет включила, а на полу порошок рассыпан, ну и взяла немного. Потом ушла, а пока Маша убиралась, сходила в круглосуточный супермаркет, что там рядом, и купила все новое: и воду, и кофе, и чай. А таблетки стевии — Анечка до отъезда ими пользовалась — заменила на обычный сукразит, только банку перед этим тщательно отмыла. А то, что из гримерки забрала, отнесла до лучших времен к себе в костюмерную — там все равно никто, кроме меня, ничего найти не сможет. Так что к приходу Анечки все уже безопасно было. А записку я трогать не стала, понадеялась, что она хоть немного забеспокоится. А она ее порвала и мне даже слова не сказала — не восприняла всерьез.

— А кто это сделал, вы когда поняли?

— То, что все это ночью произошло, понятно. А кто тогда дежурил? Фролов. Осталось проследить. Тут я и увидела, как он в следующее свое дежурство поздно ночью Зойку Сизову из театра выпускает, и целуются они на прощание. Я ведь тебе, бестолочь ты длинноногая, в первый же день сказала, что в отсутствие Анны все ее роли Зойка Сизова играет! — раздраженно воскликнула Ковалева. — Что ж в твоей пустой башке ничего даже не звякнуло! Или ты думаешь, что в тот момент мне поговорить было больше не о чем?

— Александра Федоровна! Но я же не сыщик! Не детектив! Я всего лишь телохранитель! — ничуть не обидевшись на эту потрясающую женщину, оправдывалась я.

— Ага! Только сейчас почему-то до всего додумалась! — сварливо буркнула она и, помолчав, продолжила: — А порошок тот я отнесла в химическую лабораторию, их сейчас частных немало открылось. И объяснила, что это мне «добрые» соседи под дверь насыпали. Вот они мне и сказали, что это фторид таллия. Видела я, какими глазами Зойка на Анну смотрела. Как кошка на мышь. Каждое движение сторожила — все ждала, когда ей плохо станет. А этот миг все не наступает и не наступает. Потом Анечка уехала. Вернулась она, а на Зойку при виде нее, молодой да красивой, аж трясучка напала. И поняла я, что она сама не остановится, вот и приготовилась заранее, чтобы мне в супермаркет больше не бегать, так что ко второму разу, когда «маячка» на месте не оказалось, у меня уже все было, только вместо стевиозида заморского я обычную фруктозу купила. И опять я все заменить успела, так что у меня в костюмерной все в двух экземплярах имеется. И опять Маша на столе записку оставила. И опять Анечка серьезно к этому не отнеслась. И поняла я, что пора предпринимать решительные меры, потому что пока ребенок сам не обож-жется, он не поверит, что огонь горячий.

— И вы дали ей препарат, которым в свое время нейтрализовали Надежду Надеждину, чтобы сыграть Марию Стюарт вместо нее, — скромно заметила я.

Я ожидала, что Александра Федоровна хотя бы смутится, но ошиблась. Она только одобрительно покачала головой и великодушно заметила:

— Вижу, соображаешь. Как узнала?

— Зеленогорский обрадовался, что Анна потеряла голос не в день премьеры, как было в прошлый раз, а во время репетиции. Я заинтересовалась этим прошлым разом, а дальше — дело техники.

— Да, я это сделала и ничуть не жалею об этом, — очень серьезно сказала Ковалева. — Потому что не хочу, чтобы Анечка мою судьбу повторила. Я тебе сейчас навскидку назову десяток актрис, которые в свое время на весь Союз гремели, а умерли в нищете, всеми забытые и никому не нужные. Потому что театр, слава, цветы, аплодисменты, огни рампы — это наркотик, и люди, которые на него подсели, сами от него уже не откажутся. А я дала Анечке такое сильное лекарство, что он начисто из ее крови вывелся и больше на нее не подействует. Ей нужно было пережить очень сильное потрясение, чтобы мозги на место встали, чтобы поняла она, насколько уязвима и зависима наша профессия. Вот Борька нагнул ее и заставил против воли играть то, что она категорически не хотела! Воронцов, подонок, издевался над ней, а она ничего поделать не могла, оставалось только терпеть. Вот она только на сутки голос потеряла, а уже наверняка задумалась, что с ней было бы, если бы он не вернулся. А теперь представь, что ей кто-то кислотой в лицо плеснул бы, что тогда? Кому она нужна была бы? Это дворничиха может с изу-родованным лицом работать, а актриса — нет! А теперь она задумается и поймет, что нельзя жить одним театром, потому что все может в один миг рухнуть! Я ей свою историю рассказала, от третьего лица, конечно. Посочувствовала она несчастной Вальдовской, погоревала. Но на чужом опыте люди не учатся! Только на своем! А теперь Анечка на себе все испытала и на всю жизнь усвоила, что есть вещи поважнее театра. Семья, например.

— Вы Алексея имеете в виду? — спросила я.

— Да! — кивнула она. — И я сейчас не о деньгах! Хотя и их со счетов сбрасывать нельзя. Он ее любит, очень любит! С ним она будет спокойна и защищена. Она сможет заниматься творчеством для души, а не ради куска хлеба! Там, в Торонто, русский театр есть, какой-то молодежный центр искусств — словом, без дела не останется. И никто ее там нагнуть не посмеет! А самое главное, она там с внуками сможет понянчиться — своих-то детей у нее нет.

— Александра Федоровна, вы все это говорите так, словно я возражаю, — возмутилась я. — Да я только искренне порадуюсь за Анну, если она счастлива будет. Но это все дело будущего, а сейчас меня интересует другое: препарат этот у вас еще остался?

— Нет, весь извела — надо же было для правдоподобия и в кофе насыпать, и в стевиозид. Если интересуешься, откуда он у меня, так поклонник один подарил еще в той, прошлой жизни, а кто именно, не помню, много лет прошло. А предъявить мне ничего — состава преступления нет, даже легкого ущерба Анечкиному здоровью я не нанесла. Я УК проштудировала — неохота на старости лет на нары попасть.