Виктор Черняк - Жулье. Золото красных. Выездной

Ну что я, перевел дыхание Мордасов, что я, сын мне что ли Стручок, брат, сват, что я? Никто же не вызовет меня на родительское собрание, не обвинит; ваш ублюдок свинтил, видите ли, голову красе и гордости пристанционного архитектурного ансамбля; и все же невиданная выходка да еще без консультации с Колодцем попахивала бунтом, непокорностью безмерной, такое может прорасти опасной болтливостью, далее и справедливостью слов ныне покойной: посодють тя, Сань!

Милиции не видно, а значит власти еще не уведомлены о расправе с Гришей. Мордасов видел, что все наблюдают за ним, как-никак хозяин площади явился: ронять достоинство негоже. Колодец кивнул Настурции и двинул к комиссионному, стараясь не замечать скол на месте столько видевшей и слышавшей головы несчастного пионера.

Висячий замок скрипуче поддался повороту ключа. Мордасов цепко узрел, как встрепенулись торговки и тут же в месте влияния улицы Ударного труда в площадь появился Туз треф. Проспиртованный не хуже зародыша в медвузе Туз треф и тот не избежал потрясения — при свете ясного дня расправа с Гришей виделась деянием болезненно удручающим: особенно разжалобила Туза вознесенная к небесам рука. Колодец секундно глянул на Туза, и надсмотрщик опрометью метнулся к комиссионному.

Мордасов втолкнул Туза треф в затхлую подсобку, взгромоздился на стол и, повелев Настурции наблюдать за развитием событий на площади, принялся делиться опасениями с Тузом:

— Вчера Мусор про кусок галстука определил — акция! А голова? Это тебе не галстук. Стручок-вонючка возьми и скажи, что это ты его подучил, Туз! Тогда что?

Туз треф молчал почти всегда, слова и в добутылочной спортивной жизни давались ему с трудом, а уж после падения в винную пучину больше трех слов вогнать в предложение Туз, хоть пластайся, не мог.

А кудри блестят, меж тем отметил Мордасов, изучая собственное отражение в зеркале: волосы неопределенной масти, жидковатые, а Туз будто нарифлененный или нацепил парик из конского волоса, удивительно.

— Я сколько живу, — Мордасов сцепил руки, — такого не слышал. К примеру, Стручок в отместку заявит, что я его науськал, поди докажи, что мне Гриша никогда, ну никогда, ни в чем не мешал. Отмойся потом, когда заляпают. И главное, сволочь, спер бы что путное для продажи под водяру, но… голову Гриши. Кто за нее что даст?

— Никто! — Блестящие кудри Туза мотнулись по впалым щекам.

Мордасов поднялся: разброд и шатание в его гвардии — тревожно; выходка обозлит начальство, вроде и не велика потеря, давно смеялись над Гришей, но смеяться — одно, а голову с плеч долой — другое, Гриша символ, тут шутки плохи. Столько хлопот: и бабка, и похороны, и поминки, и товара нереализованного горы и куражиные люди дали оптовый заказ на технику — голова кругом. Мордасов тронул собственную, лобастую: его-то еще кумпол на месте? Бабуля! Вот с такими сволочами жить приходится. Ну чем ему, псу поганому, Гриша помешал? Стоял и стоял полвека и еще простоял бы столько, а может и больше, помажут цементом, пройдутся бронзовой красочкой и дуди себе в горн, предвещая, каждому, что тому хочется.

— Кто еще видел, что Стручок голову пер?

Туз пожал плечами.

— Дуру не ломай, — грозно навис Мордасов, — пасть разевай, раз спросил.

Туз треф с видимым усилием собирал обрывки мыслей и соображений, пытаясь придать им краткость, избежав бессодержательности, губы его по-стариковски шевелились и казалось необъяснимым, что бескровный, хилый Мордасов может нагнать страху на могучего хоть и в прошлом мужика.

Мордасов прикидывал свое: позвонить ли в милицию? С одной стороны, сигнал благонамеренных граждан… вроде б зачтется. С другой?.. Почему первым звонит именно Мордасов? Может рыло в пуху? А вдруг кто опередил в сигнальном рвении хозяина площади? Менты в курсе силовой раскладки на площади и в пристанционных пространствах — и неинформированность Мордасова вкупе с нерасторопностью — повод усомниться в могуществе Колодца, четкости его руководства вверенными владениями. Обезглавленный Гриша ранил Мордасова в самое сердце, порядки поколеблены, решения не находилось и Мордасов перешел в наступление, спасаясь конкретным:

— Кто еще видел?

Туз вздрогнул.

— Никто!

— А ты? — Въедливо уточнил Колодец.

— Я… не-а, — Туз, как загнанный в сортире школяр с сигаретой, замотал головой, принося уверения — всем ясно липовые — в дальнейшем некурении, — не-а…

— Ну ты, предположим, не видел. А Стручок вдруг сам на себя наклепает, болтать начнет: бахвалиться по пьяни?

— Дурак он, что ли? — Неуверенно возразил Туз. — Мордасов поморщился. — Ему бутылкой перед носом посимафорят, он подтвердит, что рельсы третьего дня собственными зубами перегрыз, а металлическую труху заглотнул.

Туз согласно кивнул: поведение Стручка прогнозировалось с трудом.

— Ладно. — Мордасов ребром ладони провел черту по пыльному столу. Ты да Стручок не в счет. Мозги у вас уже в растворе, взвесь, суспензия вроде, оба в отвал, а если кто другой видел?

— Сквозь мешок? — Неожиданно нашелся Туз.

Но и Мордасов не вчера родился.

— Сквозь мешок! — Передразнил, скроив гримасу. — До мешка. Когда Стручок елозил у постамента, срывал голову да в мешок пихал…

Туз напрягся, скулы закаменели, скрежет туго работающей мысли передался Мордасову, приемщик почтительно примолк, решимость Туза найти выход не вызывала сомнения и стержень человеческий казалось утраченный все же блеснул во взоре затравленных глаз под вороными кудрями.

Настурция махнула призывно с наблюдательного пункта у окна, Мордасов в три прыжка оказался рядом. У ограждения монумента, почти касаясь передним колесом чахлых цветочков, синел милицейский мотоцикл.

Уже легче, подумал Мордасов, звонил — не звонил, поезд ушел. Милиционеры, молча взирали на Гришу, как на образец исполнения долга головы нет, а рука с горном не дрогнула, трубит страдалец, не взирая на жестокости судьбы.

— Хана, — процедил Мордасов, приблизился Туз, выдохнул убедительно и как всегда кратко.

— Пусть докажут!

И в самом деле. Мордасов перевел дыхание. Чего завелся? Пусть докажут! Прав Туз. Может она, голова то есть, сама от вчерашнего удара грузовика свалилась с плеч бронзового пионера? А куда исчезла? Бог весть, разве за всем уследишь. Мордасов повеселел, хотел приказать Тузу тащить Стручка сей момент для допроса первой степени с пристрастием, но догадался, что лучше отправиться дворами к Стручку и прознать, куда тот определил чертову голову, надежно ли заныкал.

Мордасов вышел на крыльцо, раскланялся с милицией, и вместе с правоохранителями, вместе с торговками, вместе с Рыжухой и Боржомчиком, мышью просунувшим мордочку в дверь ресторана, взирал на бывшего Гришу без головы, каждый бывший, хоть живой, хоть… — и на лице Мордасова, как и на других физиономиях, читалось осуждение, непонимание, возмущение: есть же прохиндеи, носит же земля-мать придурков…