Ростислав Самбук - Горький дым

Человек из внутренней охраны вежливо взял его под руку и повел к выходу.

— Финал, достойный участников, — констатировал Мартинец. Обнял Максима, спросил: — Что собираешься делать?

— Договорился со Стефой. Где-нибудь поужинаем.

— Перезвони, пусть едет ко мне. Спиртное есть, купим чего-нибудь поесть... Ну зачем тебе ресторан?

Максиму и правда не хотелось ехать в ресторан: с радостью согласился на предложение Ивана.

На улице шел мокрый снег — Рутковский посмотрел в окно, закутал шею шарфом и поднял воротник пальто. В дверях уже одетый стоял Мартинец: ему не терпелось, он всегда куда-то спешил, натура у него была живая — не мог спокойно сидеть на одном месте и несколько минут. Рутковский запер ящик стола, взял шляпу и увидел, что из-за плеча Ивана выглядывает улыбающееся лицо Карплюка.

— Куда вы, господа? — спросил так, будто они должны давать ему отчет о каждом своем шаге.

— На кудыкину гору, — не совсем вежливо объяснил Мартинец. И добавил категорично: — Не твое собачье дело!

Карплюк не обиделся. Он вообще никогда ни на кого не обижался. Только неодобрительно покачал головой и заметил:

— Я знаю, ты добрый человек, Иван, и нехорошие слова говоришь просто так, не думая.

Лицо Мартинца вдруг перекосилось от гнева. Сказал:

— Можно ли спросить уважаемого пана, когда его в последний раз били по морде?

— Тебе не рассердить меня, — совсем расплылся в улыбке Карплюк, — и в доказательство этого я пойду с вами.

— Ты? С нами?

— Конечно.

— Мы идем ко мне, и я не приглашаю тебя.

— Ты не сможешь оставить меня — одинокого и несчастного.

— Как раз так и собираемся поступить.

— И вам не жаль меня?

Мартинец постучал себя кулаком по лбу:

— Но, голова ты баранья, слышал, к нам придут девушки — для чего ты нам?

— Я не буду мешать: посижу немного и уйду.

Рутковский уже давно понял: им не отвязаться от Карплюка. Вообще он заметил, что в последнее время его редко когда оставляют без присмотра. В буфете, как правило, подсаживается кто-нибудь из работников, чаще Сопеляк или Карплюк, иногда в комнату неслышно заходил Кочмар — любил подкрасться сзади и смотреть, что именно делает Рутковский. Максим не исключал также фотографирование скрытой камерой. По крайней мере, два или три раза его вызывал к себе Кочмар, беседовал, потом под каким-то предлогом выходил, оставляя Максима одного с секретными бумагами, разложенными на столе. Отсутствие шефа длилось до четверти часа, один раз он прямо сказал, что идет к Лодзену — кабинет того находился на другом этаже, и Максим мог даже приблизительно высчитать, сколько будет отсутствовать пан Роман.

Эти хитромудрости были известны Рутковскому, в Центре ему рассказывали, что приблизительно такие методы рекомендуется использовать для проверки лояльности подчиненных. Оставаясь один, курил, просматривал газеты на журнальном столике, ни на шаг не приближаясь к секретным бумагам.

Рутковский понимал, что хитрости Кочмара и назойливость Карплюка — разные звенья одной и той же цепи, и лично для него лучше, если пан Степан поедет с ним. Служба охраны станции завтра будет иметь отчет Карплюка о сегодняшнем вечере у Мартинца, а о том, чтобы ему не пришлось много писать, позаботится уже он, Рутковский.

Максим предложил:

— А что, Иван, давай и правда возьмем пана Карплюка. Девушки не будут возражать: он такой начитанный, говорят, на днях прочитал два рассказа Фолкнера.

— Ну если пан Степан взялся за Фолкнера, — поднял руки вверх Мартинец, — сдаюсь!

— Не верите? — Карплюк вытянул из воротничка рубашки длинную шею, вертел головой. Рутковскому иногда казалось, что пан Степан может поворачивать голову на все триста шестьдесят градусов и не делает этого только потому, что стыдно.

— Вот прочитал Фолкнера, а на будущей неделе буду читать Фицджеральда. А дальше у меня запланирован Стейнбек.

— По рассказу?

— А для чего больше?

— Ну и голова, — восхищенно выкрикнул Мартинец, — а потом будет говорить: читал Фолкнера!

— А что, неправда? Ты же не читал...

— Не читал, — признался Мартинец, — у меня нет времени.

— А ты за девочками меньше бегай. Хоть поумнеешь.

— Завидуешь?

— Завидую... — как-то неожиданно согласился Карплюк.

Мартинец весело засмеялся.

— Если хорошо будешь себя вести, что-нибудь оставим и для тебя.

— Сегодня?

— Какой быстрый! Сегодня посидишь немного, и бывай здоров.

— Я согласен.

— А если согласен, подвезешь пана Рутковского. Я еще должен заехать за Гизелой.

Это предложение устраивало всех, особенно Карплюка. Обрадовался до того, что открыл перед Рутковским двери, и Максим подумал, что, возможно, за каждый очередной донос служба охраны станции платит ему аккордно.

Карплюк имел довольно дорогой для его заработков «опель». Поговаривали, правда, что он понемногу и довольно успешно играет на бирже вместе с Кочмаром (отсюда и благосклонность последнего), и не без оснований, так как Максим несколько раз видел, как пан Степан изучал биржевые ведомости и делал выписки из них. Более того, на глазах у самого Кочмара: другому шеф обязательно сделал бы замечание за такое нарушение дисциплины — Карплюку все сходило с рук.

Пан Степан вел машину осторожно и потихоньку, и Максим вдруг чуть не захохотал, представив, как Карплюк пишет доносы. Наверное, вертит головой так же, как сейчас, прищуривает правый глаз и долго смотрит на бумагу, решая, стоит ли немного добавить к тому, что на самом деле сказал тот или иной работник, — и добавляет, прохиндей...

Будто в ответ на эти мысли, пан Степан вертел головой, кажется, только одним глазом взглянул на Рутковского, ибо другим следил за улицей, спросил:

— Так что пан Максим думает о сегодняшней конференции? Говорят, что этот Засядько не в себе и сумасшедший дом по нему давно плачет.

Рутковский напустил таинственность на лицо.

— Хочет ли пан знать мое настоящее мнение? — спросил.

— Конечно. Пан такой умный, и к его мнению прислушиваются все.

— Так вот, — ответил Рутковский веско, — я давно не слышал такого содержательного выступления, как сегодня.

— И пан не смеется?

— Не до смеха. Если конференцию вел сам пан Мак, значит, ей придают значение, и все сомнения неуместны.

— Я нисколько не сомневаюсь...

— Да, мне известны взгляды пана, и за это я вас глубоко уважаю.

— Приятно слышать это из уст нашего молодого коллеги. — Карплюк повернул шею так, что казалось, голова на ней не удержится. Пошевелил ушами от удовольствия и признался: — О пане говорят всякое и не всегда хорошее, но это от зависти. Пан Сопеляк...

— Пан Сопеляк живет старым багажом.

— Если бы не пани Ванда, его давно бы уволили. Так вот, пан Сопеляк считает, что вы слишком радикально настроены.