Анатолий Ромов - Соучастник

Будем считать, что понятно. Еще вопрос. Уланов оставил артель десятого марта. Это так?

— Опять вы про это десятое марта. Но ведь есть, же проездные документы, потом Уланова наверняка в эти дни видели в пути.

— Товарищ Гайлис. Прошу вас ответить на вопрос.

— Если вы подозреваете в чем-то Уланова — пустое дело. На преступление Николай не пойдет. Никогда не пойдет, не тот это человек.

— Допустим, я этому верю. Но мне нужны доказательства. Вот ваш ответ и будет одним из этих доказательств.

— Я не веду записей и дневников и не фиксирую, когда, кто и куда уезжает. Это дело старшого. А десятого марта старшим был еще Уланов. Вы, наверное, знаете, что у него умерли родители? Сначала отец. Он поехал его хоронить. Только вернулся — умерла мать. Телеграмма об этом до нас дошла с опозданием, две недели, считай, уже прошло. Мы в то время даже связи с внешним миром не имели. Знаете, что такое здесь ранняя весна? Так вот, Уланов в конце февраля несколько раз, и каждый раз, учтите, рискуя замерзнуть, ходил в Матвеевское, только чтобы хоть как-то связаться со своим домом. Да и нас бросить ему было не так просто, все же он старшой. Уехал он все же десятого.

— Вы отвечаете?

— Днем раньше, днем позже — гарантировать не могу.

— Вот это нас как раз и волнует.

— Если вы ставите вопрос ребром, отвечу: все же Николай уехал десятого. Еще чем-нибудь интересуетесь?

— Нет, спасибо.

Гайлис вдруг радостно и легко хлопнул перед носом ладонями:

— Черт! Вот дурак! Вы же день его отъезда можете легко проверить! Идти пешком отсюда до Матвеевского в начале марта было нельзя. Мороз грянул под пятьдесят, ветер. Коля уехал на тракторе лесхоза. А трактора лесхоза сюда, на Надымское стойбище, если приходят, то только по круглым числам! Десятого, двадцатого и тридцатого!

— Спасибо. Если по круглым — то в какое время дня эти трактора обычно приходят?

— Как успевают. Но обычно с утра.

— А так — где эти трактора находятся постоянно?

— В Матвеевском, в гараже лесхоза.

Они подошли к драге. Здесь одиноко стоял Крокусов; из-за рыхлого сложения и полноты он наверняка выглядел старше, чем был на самом деле. Казался хмурым, нелюдимым; на щеках и на округлом подбородке редкими кустиками росла серая, как пакля, щетина, маленькие глазки смотрели настороженно.

— Эдуард Петрович?

Гайлис после этого вопроса Косырева выплюнул окурок, затоптал его в землю и отошел. Крокусов кивнул:

— Он самый.

— Вы знаете Уланова Николая Дементьевича?

— Знаю. Два года работали вместе.

— Вспомните, когда он оставил артель?

— Зимой, в начале марта.

— А точнее?

Крокусов потер тыльной стороной ладони щетину, ничего не отвечая.

— Эдуард Петрович, нам нужна точная дата.

Крокусов несколько раз подвигал губами. Кажется, это означало, что разговор ему в тягость.

— Точно не помню. Восьмого, на праздник, он был, это так. Девятого, кажется, тоже был.

— А десятого?

Крокусов пожал плечами.

— Хорошо. Вы знаете, что Уланов уехал отсюда на тракторе?

Отсюда иначе и не уедешь. Мороз пятьдесят градусов.

— Тракторы сюда, на Надымское стойбище, ходят по круглым числам — десятого, двадцатого и тридцатого. Это так?

— Получается, так.

— Что значит «получается»? Значит, Уланов мог уехать только десятого?

— Получается, мог.

Эдуард Петрович, это очень важно. Вспомните: вы лично видели его в этот день утром?

Крокусов прищурился.

— По-моему, все-таки я его десятого не видел.

Подошел Волков, кивнул, и Косырев понял, что Никаноренко и Пастухов свои показания подтвердили. Показания же Крокусова представляли интерес, и о них стоит подумать.

— Хорошо, Эдуард Петрович. Спасибо.

— Не за что.

Когда они возвращались на вертолете назад, в Охотоморск, Косырев еще раз мысленно прикинул возможный маршрут Уланова в марте. Если верить показаниям тракториста и трех членов артели, Уланов добрался до Матвеевского десятого к вечеру, на тракторе. Здесь, прождав три дня, он тринадцатого марта улетел на вертолете в Охотоморск. Там он прождал еще два дня и пятнадцатого на снегоходе добрался до Зеленого Стана. Его пребывание в двух гостиницах, Матвеевской и Охотоморской, подтверждено документами. Тем не менее можно допустить, что в эти три дни Уланов мог куда-то перемещаться.

...Где-то совсем близко, за срубом, ухнула птица. Ночь уже прошла, и, чтобы отогнать сон, Косырев потянулся, сделал несколько резких движений руками, имитируя приемы боевого самбо. Вгляделся в мутное оконце. Сруб, в котором он сейчас сидел, возвышался над остальными на небольшой песчаной насыпи. Окно было у передней стены, метров через сорок впереди хорошо проглядывался «сруб с телефоном». Строение, где уже побывал раньше, с телефонной розеткой и тянущимися вверх проводами, сейчас лежало под окном как на ладони. Здесь же, в срубе на насыпи, где он сидел с самой ночи, в сезон наверняка размещалось начальство. Помещение сруба разделено фанерными перегородками на комнаты, пол сбит из хорошо пригнанных крепких досок, лежаки — одноярусные. Задача, которую он себе сейчас поставил, как ему казалось, была не такой уж сложной: понаблюдать за домом Улановых. А если удастся, попробовать даже пройти незаметно вслед за смотрителем в заказник и проследить, что он, может Там делать. Если же совсем повезет, то выяснить, не сюда ли, на вырубку и в заказник, ходит со склада Колупан. Да, он все-таки хотел разобраться, связывает что-либо Колупана и Уланова?

Косырев приехал сюда вчера. Сначала он добрался до ближайшей пристани на вечерней «Ракете», а потом прошел к Зеленому Стану, пешком через тайгу.

Наверху на пригорке послышался шум. Он вгляделся и увидел Уланова: смотритель заказника осторожно спускался вниз, держа в руке подвесной мотор. Уланов был одет по-дорожному, в брезентовой с меховой подкладкой куртке, в кирзовых сапогах. Шел он медленно, но видно было, что тяжелый мотор смотритель несет легко. Спустившись, неторопливо прошел к причалу, положил ношу на землю, развернул тележку, на которой стоял катер, подкатил ее к воде. Стал осторожно, кормой вперед, спускать катер в воду. Уланов все делал не спеша, основательно. Вернулся, взял мотор, одним махом перенес его на катер, закрепил но корме. Прыгнул на берег — и, сунув руки в карманы, остановился, будто над чем-то раздумывая.

Подошел ближе к пригорку. Посмотрел наверх, махнул рукой, будто кого-то подзывая. Косырев увидел на самом верху Наташу.

Не глядя на брата, будто не замечая его жеста, она медленно спускалась вниз — в ватнике, накинутом поверх платья, 8 вязаной шапочке и таких же, как у брата, кирзовых сапогах. Уланов что-то громко сказал, будто в чем-то убеждая. Она не согласилась с ним, резко замотала головой. Спрыгнула наконец с последнего уступа, передала ему дорожную сумку. Он взял сумку, и она хотела пройти вместе с ним к катеру, но Уланов остановил ее и стал что-то сердито говорить. Наташа, отвернувшись, спокойно держалась рукой за край ватника. Брат наконец замолчал, будто ожидая ответа, но сестра только поежилась. Повернулась, плечом укрываясь от ветра, пошла к реке. Уланов будто нарочно подождал, пока она отойдет, и двинулся за ней, явно недовольный разговором. Бросил сумку на дно катера, сказал что-то коротко: снова, не дождавшись ответа, взялся за борт, столкнул катер в воду, сел на корме. Наташа стояла рядом на берегу, не двигаясь; Уланов, так, будто между ними ничего не произошло, поднял руку. Она махнула в ответ. Оглянувшись, резко, одним движением Уланов завел мотор, и катер, набирая ход, стал круто разворачиваться в сторону Охотоморска. Чуть позже Косырев заметил, как смотритель заказника еще раз поднял руку, прощаясь, и Наташа в ответ кивнула. Подождав, пока шум мотора стихнет, Наташа повернулась и медленно прошла по мосткам. Остановилась. Стала подниматься вверх. Вот скрылась. Кажется, они с братом в чем-то не поладили.