Хосе Карлос Сомоса - Клара и тень

С тех пор у защитного ограждения вокруг братьев Уолден есть крыша.

– Ну как, Губер?

– Ничего, Арнольд, а ты?

– Неплохо, Губер.

Серые выставочные костюмы обоих братьев легко расстегивались с помощью скрытой сзади молнии. Нагими Губертус и Арнольдус Уолден походили на двух огромных борцов сумо, которых деловито обхаживают тренеры. Рабочие надевали на них халаты с их именами, и они завязывали их на своих необъятных животах размером с планету, которые отбрасывали тень на малюсенькие депилированные половые органы, похожие на перепелиные яйца.

– Когда-нибудь перепутаете халаты, и цена на картину понизится.

Рабочие хором засмеялись шутке, потому что получили приказ ни в чем не перечить.

– Дай-ка мне вату, Франц, – сказал Арнольдус. – А то трешь меня так нежно, будто я твоя мамочка.

– Вам снова звонил господин Робертсон, – сообщил им один из помощников.

– Он каждый день нам названивает, – с издевкой заметил Губертус. – Все еще хочет сделать про нас кино с этим американским писателем, который получил Нобеля.

– Он – новый интеллигент, – сказал Арнольдус.

– Заботится о нас.

– Он нас любит.

– Он хочет нас купить, Арно.

– Я так и сказал, Губерт. Франц, плесни мне еще растворителя на спину! От краски все чешется.

– Этот старый сукин сын интересуется нами только потому, что хочет купить.

– Да, но Мэтр не продаст нас этой сволочи.

– А может, продаст, откуда нам знать. Предложения у него интересные, правда, Карл?

– Думаю, да.

– «Думаю, да». Слышал, Арно?… Карл «думает, да».

– Осторожно с первой ступенькой…

– Да знаем уже, придурок. Ты что, новенький? Только попал в отдел по уходу?… Мы-то не новенькие, козел.

– Мы старенькие. Мы вечные.

С девочки Дженнифер Холли уже сняли платье. На ней была только пара белых носочков с нарядными помпонами (Стива, модель с ахондроплазией, увозили в коляске). Несколько рабочих терли блестящее тельце Дженнифер смоченной в растворителе ватой. Когда Уолдены прошли рядом с ней, Губертус попытался изобразить реверанс, но смог только наклонить голову над тройным подбородком.

– До встречи, моя девственная сказочная принцесса! Волшебных тебе сновидений!

Девочка повернулась к нему и жестом послала подальше. Улыбка Губертуса осталась неизменной, но пока он покачивался, как накренившееся судно, плывя в сторону выхода, его глаза сощурились так, что взгляд превратился в пару темных тире.

– Вот невоспитанная сучка. Руки чешутся преподать ей урок.

– Попроси Робертсона, пусть ее купит и поставит у себя дома, и дадим ей урок вдвоем.

– Не говори глупости, Арно. Кроме того, ты ведь знаешь, лангусты мне нравятся больше устриц… Сударыня, не могли бы вы любезно отодвинуться, если вас это не затруднит? Нам нужно пройти.

Девушка из отдела по уходу за картинами одним прыжком убралась с прохода, улыбаясь и бормоча извинения. Она занималась умственно отсталыми. Братья Уолден стремительно продолжили путь, сопровождаемые свитой телохранителей. Халат Губертуса был фиолетового цвета, халат Арнольдуса – морковного с зелеными отблесками; внизу – два слоя бархатной подкладки, а поясами можно было бы обхватить семерых взрослых мужчин.

– Губерт.

– Что, Арно?

– Я должен тебе признаться.

– Хм?

– Вчера я стащил у тебя плейер. Он в моем шкафчике.

– Я тоже должен тебе кое в чем признаться, Арно.

– В чем, Губерт?

– Мой плейер на фиг сломан.

Послышалось сопранное хихиканье, и пара громадных близнецов вышла из выставочного зала через эваковыход.

Музей современного искусства в Мюнхене представляет собой усеянный колоннами беловатый параллелепипед рядом с Английским парком. Его гонители называют его «Белой сосиской». Открыли музей семьдесят лет назад шумным парадом под предводительством Адольфа Гитлера, который хотел, чтобы музей стал символом чистоты немецкого искусства. В параде участвовали наряженные нимфами девицы, двигавшиеся словно куклы и моргавшие так, будто их включали по команде. Фюреру это моргание не понравилось. Одновременно с помпезной церемонией в музее прошло открытие выставки поменьше, но столь же важной, под названием «Выродившееся искусство», где выставлялись работы художников, запрещенных режимом, например, Пауля Клее. Братья Уолден слышали об этой истории, и пока они, необъятные и внушительные, катились по коридорам музея по направлению к раздевалкам, они все бились над вопросом, в какую из этих двух коллекций включил бы их нацистский правитель. В ту, что символизировала чистоту германской нации? В «Выродившееся искусство»?

Круги. Арно нравится рисовать круги. Самого себя он рисует как фигуру из сцепленных кругов: сверху голова, все тело – живот, по бокам две ножки.

– Чего ты ноешь, Губерт?

– Как сменили клеевую основу, моя кожа стала жутко чувствительной, Арно. После душа с растворителями вся горит.

– Забавно, со мной то же самое.

Полностью одетые, они сидели в зале маркировки и расчесывали волосы на косой пробор. Обслуга уже навесила на них этикетки и подала роскошный ужин из морепродуктов, которому оба отдали должное.

Уолдены были существами симметричными, редким в природе случаем точного копирования. Как обычно бывает в таких случаях, они носили одинаковую одежду (сшитую итальянскими портными под заказ) и одинаково стриглись. Когда один из них заболевал, другой вскоре заболевал тоже. У них были схожие вкусы, и раздражало их одно и то же. Еще в детстве им поставили одинаковый диагноз: ожирение, бесплодие и асоциальное поведение. Они ходили в одни и те же школы, работали на одинаковых должностях в одних и тех же компаниях и одновременно сидели в одних и тех же тюрьмах по обвинению в одних и тех же преступлениях. Их медицинские и судебные дела писались одними и теми же словами: «педофил», «психопат» и «садист». Ван Тисх позвонил им обоим в один осенний день 2003 года, вскоре после того, как их оправдали в суде по делу о зверском убийстве Хельги Бланхард и ее сына, и превратил обоих в произведение искусства.

Хельга Бланхард была молодой актрисой немецкого телевидения, бывшей любовницей защитника мюнхенской «Баварии», матерью пятилетнего мальчика по имени Освальд от предыдущего брака и после развода получала значительное содержание. Никто толком не знает, что случилось, но на рассвете 5 августа 2002 года в окрестностях Гамбурга был туман. Когда он рассеялся, Хельгу и ее сына Освальда нашли нагими, пригвожденными колышками от палатки в сантиметр толщиной к доскам пола их маленького домика на окраине города. Один колышек был общим для матери и сына (ее правая рука и его левая). Общими были и ампутация языков, изнасилование отвертками и вырывание глазных яблок (почти: Хельге оставили правое, чтобы она могла видеть, что происходит с сыном). Это преступление вызвало такую шумиху, что властям пришлось кого-то немедленно арестовать: попалась парочка лесбиянок, ближайших соседок Хельги, которые в то время по-своему прославились, пытаясь получить разрешение на усыновление ребенка. Пикет разъяренных граждан пытался сжечь их дом. Но двадцать четыре часа спустя их освободили, сняв все обвинения. Одна из них, та, что помоложе, выступила в телепрограмме, и на следующий день многие подражали ее жесту указательных пальцев, сопровождавшему утверждение о том, что они не имеют к происшедшему никакого отношения, ничего не видели и не слышали. Потом арестовали (в таком порядке) бывшего мужа Хельги (бизнесмена), теперешнюю супругу бывшего мужа, брата бывшего мужа и, наконец, футболиста. Когда арестовали футболиста, дело вышло за пределы Германии и стало предметом обсуждения во всей Европе.