Юлия Михалева - Невидимые

Раннее майское утро обещало погожий вторник. Как и в любой присутственный день, улицы ожили с рассветом, заполнившись звуками и суетой. Еще не успели скрыться уборщики да дурно пахнущие возчики нечистот, как в обход вдоль домов пустились торговцы снедью.

— Булки! Свежие булки!

— Молоко сахарное! Сметана! — выкрикивали они, останавливаясь у каждого порога и задрав голову. Не выглянет ли из какого окна желанная картонная коробка на веревке? Если таковая спускалась, то, сосчитав оставленную на дне плату, торговцы заменяли ее равным по цене товаром.

Покатили ручные мастерские сапожники, точильщики, лудильщики.

— Латаю обувку! Кому нож навострить? Утварь поправить! — оглашая улицу криками, они, впрочем, не слишком рассчитывали на ранний спрос.

Зевая, лавочники проминались у входов в свои заведения, но пока не торопились их открывать. Водовозы галдели, заняв очереди к колонкам.

Вдалеке, за доками, проснулся монстр — чугуноплавильный завод — и протяжно призвал рабочих в цеха. Мастерские и мануфактуры отозвались скрежетанием станков.

Голосистые газетчики заняли места на перекрестках, которым вскоре предстояло стать оживленными. В ожидании наплыва они заманивали первых прохожих свежими новостями — отпечатанными накануне ночью, маркими и остро пахнущими типографской краской.

— Их величества посетили Москву! Братья Мамедовы поднимут потонувший "Титаник"! Скандал в Казани — буйный солдат расстрелял офицера!

На мостовой зацокали копытами лошади, загрохотали телеги, заревели нечастые автомобили.

Высыпавшие из домов слуги скорым шагом направились по будничным поручениям — прикупить на базаре яиц, только что выловленной рыбы да свежесорванной зелени.

Промелькнули и благородные лица. Одни из тех, кому они принадлежали, припозднились и только сейчас возвращались в свои гнезда после ночных похождений. Другие — ранние пташки, оригиналы, специально вышедшие на утренний променад — казались единственными, кто никуда не спешил.

Прохожий в ветхом темно-коричневом пиджаке не относился ни к слугам, ни к благородным. Сопя, хрипя, энергично двигая руками в такт движению, он быстро шел по улице, не обращая внимания на взгляды, полные отвращения и любопытства.

— Вот страхолюдина! — испуганно воскликнула молодая горничная.

Человек оттеснил ее от бродячего торговца, пройдя между ними. Непроизвольно отшатнувшись, она тут же обернулась вслед — словно желая убедиться, что на свете и впрямь может существовать кто-то, настолько уродливый.

Так поступал каждый, кто его видел.

— Урод! Глядите, какой урод!

Внешность прохожего в самом деле не отличалась благообразием. С непокрытой головы свисали грязные серые клочья — они чередовались с частыми крупными проплешинами. Выступавший каплевидный лоб сильно выдавался вперед, нависая над широко расставленными маленькими глазами. Нос — распухшая красная капля, и формой, и размером с мелкую картошину. Верхняя губа разделялась надвое, являя такую же раздвоенную челюсть и сгнившие остатки зубов. Вдобавок ко всему кожа человека была изъедена оспой.

— Да у него усест вместо рожи!

Однако смешками и оскорблениями ограничивались даже самые бойкие гуляки, не протрезвевшие с ночи. Никто не отваживался бросить камень или комья грязи уходившему в спину: к отталкивающему лицу прилагалось чересчур массивное плотное тело.

Человек не любил появляться на людных улицах, а если такое случалось, то всегда торопился поскорее укрыться. Но сейчас он спешил совсем по другим, одинаково важным причинам: быстрее уйти как можно дальше от места, из которого шел, и достичь того, куда стремился.

Сильно оттолкнув замершую посреди тротуара прачку, он продолжил свой путь, вбивая тяжелые шаги в землю.

Ойкнув и едва не выронив корзину с бельем, она, как и все остальные, непроизвольно обернулась и посмотрела вслед.

— Ох, какое чудище!

Прачка — ее звали Матреной — сегодня припозднилась. Помимо стирки, она прибиралась сразу у трех хозяев, и по времени ей уже следовало бы заканчивать у второго. Матрена же не добралась и до первого. Задолго до рассвета младший умудрился тайком выбраться из дома, полезть на крышу и упасть, разбив о камень голову. Ничего страшного, конечно — она у него пустая, но хлопот, однако, прибавил.

Стараясь забыть о случайной встрече — хотя изуродованное лицо так и застыло перед глазами — Матрена пошла дальше, к высокому узкому дому. Он стоял немного в стороне, словно чуждаясь местного общества — точно, как сам Старый Лех.

Так. Сначала нужно разложить по ящикам чистое белье. Постиранное в речке и высушенное на воздухе, сегодня оно отчего-то особенно сильно пахло свежестью. Матрена даже не стала перекладывать его саше. Потом она приготовит обед, приберется в комнатах…

Впрочем, нет, о чем это она? Чуть более пары недель назад Старый Лех твердо запретил подниматься наверх.

Интересно, почему? Что он там натворил?

В последнее время хозяин точно повредился в рассудке. Наказы пошли — один страннее другого. Сдавал старик, да и понятно: годов-то сколько, давно уж чью-то жизнь зажил.

Однако, оно и к лучшему — чем меньше работы, тем быстрее Матрена управится.

Она подошла к парадному входу — черный давно стоял запертым изнутри за ненадобностью. Придерживая одной рукой корзину, на всякий случай потянула дверь. Закрыто, как и ожидалось: Старый Лех, по своему обычаю, крепко спал. Он всегда любил подремать подольше — со стариками такое бывает нечасто.

Сняв с шеи веревку с ключом, прачка отперла дом и вошла.

— Лех Осипович! Это я, Матрена. Вы спите? — для порядка крикнула она, но не слишком громко, чтобы не разбудить хозяина.

Ответа не последовало, и прислуга споро взялась за дело. Разожгла плиту, поставила греться воду, сложила выстиранное в шкаф коморки у кухни.

Неделя прошла — пора забирать стирку. Однако Старый Лех ничего не оставил. А как горячо обещал лично сносить ко вторникам вниз все грязное! И в прошлый раз даже сдержал слово. Только, понятно, на большее его не хватило. Да и где это видано, чтобы хозяева сами складывали свое исподнее? Пошалил старик, да и хватит.

Матрена хохотнула: о том, чтобы вовсе не стирать, речи не шло. Найдя достойное оправдание запретному посещению второго этажа, прислуга повесила опустевшую корзину на сгиб руки и, грузно переваливаясь, вскарабкалась по ступенькам.

Там, наверху, находилось пять комнат — спальня хозяина, его кабинет и три запертые гостевые. Прежде, пока не поступил странный наказ, Матрена открывала их каждую пятницу, смахивала пыль да меняла чехлы, скрывавшие мебель, на свежие. Уборка этажа занимала часа три, не меньше. Страшно представить, сколько времени потребуется на нее теперь.