Алан Брэдли - Сорняк, обвивший сумку палача

Я оказалась в одиночестве.

Ниалла исчезла, хотя я не видела, как она уходила. Поскольку я слышала тихое бормотание голосов за сценой, Руперт, предположительно, до сих пор на мосту над кукольной сценой.

В этот момент я решила пустить в дело физику. Как я говорила, викторианские архитекторы зала сделали из его внутренностей идеальный звуковой отражатель. Обширные пространства темной лакированной деревянной обшивки подхватывали малейший звук и прекрасно его фокусировали. Стоя в центре помещения, я обнаружила, что благодаря своему острому слуху могу с легкостью разобрать каждое слово. Один из голосов, которые до меня доносились, принадлежал Руперту.

— Черт побери! — говорил он громким шепотом. — Черт побери, Ниалла!

Ниалла ничего не ответила, хотя мне показалось, что я слышу всхлипывание.

— Что ж, мы должны положить этому конец. Это очевидно.

Положить конец чему? Она сказала ему, что беременна? Или он говорит о своей ссоре с Маттом Уилмоттом? Или с Гордоном Ингльби?

Больше я ничего не расслышала, потому что дверь в кухню отворилась и в зал вышли викарий, ведущий под руку Безумную Мэг, и две помощницы.

— Об этом не может быть и речи, — говорила Синтия, — не может быть и речи. Это место провоняло испарениями красок. Так что у нас негде…

— Боюсь, в этом случае я должен отклонить твои возражения, дорогая. Этой бедняжке надо где-то отдохнуть, и вряд ли мы можем отослать ее…

— В лесную лачугу? — спросила Синтия, и ее щеки залила краска.

— Флавия, детка, — сказал викарий, заметив меня. — Ты не могла бы сбегать в дом священника? Дверь открыта. Будь так добра, убери книги с кушетки в моем кабинете… не важно, куда ты их положишь. Мы сейчас туда придем.

Внезапно из-за кулис появилась Ниалла.

— Секундочку, викарий, — произнесла она. — Я иду с вами.

Я видела, что она держит себя в руках, но с трудом.

Кабинет викария выглядел так, словно Чарльз Кингсли [47] Чарльз Кингсли (1819–1875) — английский священник, проповедник и писатель. только что отложил перо и вышел из комнаты. Книжные полки от пола до потолка были тесно заставлены книгами, которые, судя по мрачным переплетам, могли быть посвящены исключительно духовным вопросам. Заваленный стол заслонял большую часть единственного в комнате окна, и черная софа, набитая конским волосом, — Эверест пыльных книг — наклонилась под невероятным углом на потертом турецком ковре.

Не успела я переложить книги на пол, как пришли Ниалла и викарий, заботливо провожая Мэг к софе. Она выглядела оглушенной, едва выдавив Ниалле пару слов, когда та помогла ей лечь и расправила ее грязное платье.

Миг спустя дверной проем заняла тушка доктора Дарби. Должно быть, кто-то сбегал за ним в хирургический кабинет.

— Ммм, — решился он, ставя черный медицинский чемоданчик, открывая застежку и копаясь внутри. С громким шуршанием он достал бумажный пакетик и извлек из него мятный леденец, отправив его себе в рот.

Совершив это действо, он наклонился осмотреть Мэг.

— Ммм, — повторил он и потянулся в чемоданчик за шприцем. Наполнил его из маленькой бутылочки с прозрачной жидкостью, закатал рукав Мэг и воткнул иголку ей в руку.

Мэг не издала ни звука, но посмотрела на него глазами стукнутой кувалдой лошади.

Из высокого шкафа в углу комнаты — как по волшебству — викарий добыл подушку и пестрое вязаное шерстяное одеяло.

— Послеобеденный сон. — Он улыбнулся, бережно ее укрывая, и Мэг захрапела, не успели мы тихонько выйти из кабинета.

— Викарий, — вдруг заговорила Ниалла, — я знаю, вы будете ужасно думать обо мне, но у меня к вам очень большая просьба.

— Слушаю, — сказал викарий, обеспокоенно взглянув на Синтию, топтавшуюся в дальнем конце зала.

— Я буду вечно благодарна, если вы позволите мне принять горячий душ. Я не делала этого так давно. Чувствую себя, как лягушка, живущая под камнем.

— Конечно, дорогая, — ответил викарий. — Ванная наверху в конце коридора. Возьмите мыло и полотенце. И не обращайте внимания на маленькую яхточку, — добавил он с улыбкой. — Это моя.

Когда Ниалла двинулась вверх по ступеням, резиновые подметки скрипнули по вощеным половицам, и Синтия ушла.

— Синтия предложила отвезти тебя в Букшоу, — продолжил викарий, поворачиваясь ко мне, и я сразу поняла, что он привирает. — Полагаю, ты вернешься вечером с семьей?

— О, конечно, — ответила я. — Они все обожают «Джека и бобовое зернышко».

С «Глэдис», непрочно закрепленной на крыше, мы медленно ехали по дороге на усталом грязном «Оксфорде». Синтия, как свойственно женам викариев, имела тенденцию перекручивать руль, из-за чего нас зигзагом мотало вправо-влево между изгородями.

Сидя рядом с ней на переднем сиденье, я получила хорошую возможность рассмотреть ее вблизи, ее глубокий прикус и профиль. Даже с закрытым ртом она демонстрировала впечатляющее количество зубов, и я поймала себя на том, что серьезно пересматриваю свой бунт против брекетов.

— Всегда что-нибудь происходит, верно? — внезапно сказала она, ее лицо до сих пор горело от недавнего унижения. — Кого-то вечно выставляют из собственного дома ради кого-то более нуждающегося — не то чтобы я возражала. Сначала это были цыгане. Потом, во время войны, эвакуируемые. В прошлом году снова объявились цыгане. Дэнвин отправился к ним в лес Джиббет и лично пригласил каждого из них посетить святое причастие. Ни единый не пришел, разумеется. Цыгане — дикари, по существу, либо, вероятно, католики. Не то чтобы у них не было душ — естественно, есть, — но такое ощущение, будто их души несколько темнее, чем у других.

— Интересно, как там дела у Ниаллы? — жизнерадостно заметила я, когда мы подъезжали по каштановой аллее к Букшоу.

Синтия смотрела прямо вперед, вцепившись в колесо.

— Чепуха! — заявила тетушка Фелисити. — Мы пойдем всей семьей.

Мы были в гостиной, рассевшись друг от друга настолько далеко, насколько это было по-человечески возможно.

Отец бормотал что-то над альбомами с марками, и я видела, что Даффи задерживает дыхание в попытке симулировать лихорадку.

— Тебе и твоим девочкам надо больше выходить, Хэвиленд. Вы все бледные, как медузы. Это будет мой подарок. Я велю Кларенсу подать машину, как только мы поедим.

— Но… — выдавил отец.

— Я не потерплю никаких возражений, Хэвиленд.

Снаружи Доггер выпалывал сорняки у края террасы.

Тетушка Фелисити отрывисто постучала по подоконнику, чтобы привлечь его внимание.

— Да, мисс? — сказал он, приблизившись к французской двери и держа соломенную шляпу в руке.

— Позвони Кларенсу и скажи, что нам понадобится такси к половине седьмого и к семи.

— К половине седьмого, мисс? — переспросил Доггер, нахмурившись.