Стивен Джонс - Новая книга ужасов

Он ушел и с тех пор никто его не видел, а прошло, как я уже сказал, около десяти лет. На следующее утро он не вышел рисовать на площади, не заглянул выпить пива в баре – словно художника никогда и не существовало. Его просто не было. Осталась только пустота в наших сердцах – даже забавно, какой сильной могла оказаться тоска по столь тихому человеку.

Мы, конечно, все остались здесь. Джек, Нед, Пит и ребята, все такие же, как всегда, только немного старше и седее. У Пита умерла жена, Нед бросил работу, но в целом все идет по-прежнему. Каждое лето приезжают туристы, а мы сидим за стойкой, пьем холодное пиво и треплемся о спорте, семье и о том, как мир катится к чертям. Иногда мы сдвигаемся поближе и вспоминаем ту ночь, рисунки и кошек, и самого тихого человека, которого мы знали в своей жизни, гадали, где он теперь, чем занимается. А в глубине холодильника у нас уже десять лет стоял блок из шести бутылок – это для Тома, если он вдруг зайдет сюда и сядет с нами за стойку.

[19]

Антология Best New Horror 2 оказалась единственной моей книгой, которая подверглась цензуре со стороны издателя. Рэмси и я выбрали будоражащий рассказ Роберты Лэннес о серийном убийце Apostate in Denim , который был опубликован в первом номере журнала Iniquities , и договорились о его включении в антологию. Однако когда мы принесли Робинсону рукопись рассказа, то кое-кто в компании был решительно против включения этого произведения в книгу. Несмотря на все наши протесты (как может жанровый рассказ быть «слишком пугающим»?), рассказ не включили в книгу. Но, по крайней мере, Роберта с пониманием отнеслась к ситуации и впоследствии она включила этот рассказ в свой сборник The Mirror of Night.

Для третьего тома серии в издательстве вновь использовали работу Луиса Рея (монстр, напоминающий оборотня, вламывается через окно) для обложки книги и добавили цифру 3 к тиснению на обложке. В издательстве Carroll & Graf подошли к этому более интересным способом: они полностью переработали оформление для издания в твердой обложке и последующих изданий в мягкой. В этот раз в «Предисловии» еле набралось одиннадцать страниц, в то время как «Некрологи» «расцвели» до пятнадцати. Кроме того, в редакторское послесловие мы пригласили обозревателя из журнала «Локус», который, дурно разбираясь в жанре, заявил, что «значение ужасов крайне мало».

В антологию вошли 29 рассказов. Мы вновь напечатали, в том числе, произведения Роберта Маккамона, Томаса Лиготи, Карла Эдварда Вагнера и Кима Ньюмана. Восходящая звезда Майкл Маршалл Смит представлен своим вторым рассказом «Темная земля», который принес автору Британскую премию фэнтези. Также мы включили в антологию рассказ «Энциклопедия Брайля» сценариста комиксов Гранта Моррисона, имеющего на своем счету немало престижных премий. Кроме того, я выбрал из того сборника 1992 года историю моего соавтора – Рэмси Кэмпбелла. За те двадцать лет, на протяжении которых издается серия антологий, его рассказы печатались чаще, чем чьи-либо еще. Его произведения печатались в шестнадцати антологиях из двадцати, в том числе в семнадцатый том вошли сразу два его рассказа. Те, кто знаком с моими предисловиями для антологий, знают, что я не одобряю практику включения редакторами своих рассказов в книги. Однако в случае совместной работы это неплохо, когда есть другой редактор, которому также можно доверить выбор рассказов. Во всех пяти антологиях, которые я составлял с Рэмси, он всегда оставлял последнее решение за мной, когда дело доходило до его рассказов. «Схоже во всех языках…» – это пример истории о путешествии, когда герой оказывается «не в своей тарелке» – я очень люблю подобные сюжеты. Эту историю Рэмси написал после посещения греческого острова Спиналонга, где находится заброшенный лепрозорий. Последний абзац этого рассказа можно рассматривать как дань уважения Стивену Кингу…

День, когда отец решил взять меня в место, где раньше жили прокаженные, выдался ужасно жарким. Даже старые женщины с черными, обмотанными вокруг головы шарфами сидят в здании автобусной станции, а не на улице возле уютной таверны. Кейт обмахивается соломенной шляпкой – та похожа на корзину, на которой кто-то посидел – и одаривает моего отца одной из тех улыбок, что приняты между ними. Она наклоняется вперед, чтобы разглядеть, не наш ли это автобус едет, когда отец говорит:

– Почему их прокаженными называют, как думаешь, Хью?

Я знаю, что последует дальше, но должен подыграть его юмору:

– Нет, не знаю.

– Их называют так потому, что они никогда не перестают проказничать!

Первые четыре слова он медленно и четко выговаривает – а финал фразы выходит скомканным. Я издаю стон, как он того и ждет, а Кейт льстиво хихикает. Я каждый раз слышу подобные смешки, когда Кейт и отец уединяются в его или моей комнате в отеле и отправляют меня вниз поплавать.

– Если ты не можешь осклабиться, то хотя бы издай стон, – он говорит это раз эдак в миллионный, а она толкает отца в ответ веснушчатым локтем, как будто эти шутки кажутся ей действительно смешными. Она меня так раздражает, что я говорю:

– Пап, проказы не рифмуются с проказой.

– Сынок, а я этого и не говорил. Я просто хотел посмеяться. Если бы мы не могли посмеяться, мы были бы мертвецами. Верно, Кейт?

Он подмигивает, глядя на ее бедро, и шлепает по ляжке… себя. Потом спрашивает:

– Если уж ты стал таким умником, почему бы тебе не выяснить, когда прибудет наш автобус, а?

– Он должен приехать сейчас.

– Тогда я сейчас превращусь в Геркулеса, – он задирает руки вверх, чтобы показать Кейт горы мышц. – Говоришь, название этой дряни произносится как Флаундер?

– Элунда, пап. Да. В этом письме буква Y в перевернутом положении означает букву L.

– Наконец-то они научились правильно писать! – восклицает он, показательно пялясь по сторонам, как будто ему плевать на окружающих. – Видимо, да, раз вы действительно хотите тащиться на развалины вместо того, чтобы плавать!

– Думаю, он успеет и то и другое, когда мы доберемся до деревни, – говорит Кейт. Но я более чем уверен: она надеется на то, что я буду только купаться. – Уважаемые джентльмены! Не будете ли вы так любезны перевести меня через дорогу?

У моей мамы была привычка стоять или ходить под руки одновременно со мной и отцом, когда он еще жил с нами.

– Я лучше пройду проверю, наш ли это автобус, – говорю я и убегаю так быстро, что мог бы прикинуться, будто не слышу, как отец зовет меня обратно.

Мужчина с лицом, темным, как кожаный ботинок, шагает сквозь столбы пыли позади автобуса и кричит вовсю: «Элунда!» Он размахивает руками так, будто пытается запихнуть транспорт внутрь какой-то прямой. Я сажусь напротив двух немцев, которые загораживают весь проход рюкзаками, пока не находят, куда их спрятать. Но тут отец находит три свободных места в ряд и орет: