Виктор Черняк - Жульё

Триша, хотела укорить Фердуева, что ж ты, сукин кот, мылишься в бега, а ответственность? Ваша дойная коровенка, протерли уши внемлющих до дыр, а на себя-то не шибко примеряли эту самую ответственность! Триша, притормози, побудь в коллективе, водочку-то вместе жрали под икорку, под разносолы Почуваева, а кругом, Триша, твоими и напарничков твоих трудами запустение: зараза в родильных домах, осатаневшие в злобе сестры милосердия в больницах, старики и старухи, сирые и калеки, доведенные до нечеловеческой нищеты, боль и горе кругом, Триша, и барахтаются в водочных волнах смытые с корабля нормальной житухи, и захлебываются, и ко дну идут камнем.

В домике напротив коротышка Кордо, как раз допивал остывший чай. Молчали долго. Апраксин сутулился на шатком табурете, и следователь прокуратуры вдруг высказался, будто для самого себя, будто увидел - чего увидеть никак не мог - что Фердуева подбирает слова клеймящие зампреда и, неожиданно, продолжая нескончаемую беседу с Апраксиным, разразился поучающим:

- Тут какая штука вырисовывается... когда верность властям становится промыслом подавляющего большинства, за верность перестают щедро платить и тогда все бросаются изыскивать источники денег вне госкормушки. Заковыка!..

Фердуева глянула в темень за окном, похоже силилась различить и домик через дорогу, и пыльное оконце, и за немытым стеклом коротышку, выговаривающего слова, коих так не хватало сейчас Нине Пантелеевне. Фердуева поморщилась, не услыхав подсказку с противоположной стороны улочки, оттолкнула Дурасникова и стала думать о двери, о неприступной твердыни, скрывающей накопления хозяйки: захоти, вмиг переплавишь в деньгу, а с мошной всегда на плаву в безбожной державе, где не брать, не мздоимствовать, вроде как блажь, болезнь, хуже того, смахивает на преступление супротив большинства.

Приманка дотлевала на глазах, хрипы, время от времени рвущиеся из обожженных губ, будто выдергивали присутствующих на миг из гипнотического сна.

Только дверь своей стальной неприступностью, хитроумностью запоров утешала Фердуеву.

В разгар ночи машина техпомощи пробиралась по притихшим улицам в направлении дома Фердуевой. Кругом ни души, лишь фасады уснувших зданий. Редко где промелькнет легковушка и тут же исчезнет. Уныло переключаются бесполезные в глухие часы светофоры, подмигивают сами себе. Желтый кузов с подъемным стаканом потряхивало на выбоинах, перед поворотом к нужному дому техпомощь притормозила, пропуская фургон с надписью "хлеб": навстречу хлебу, несущемуся на запад города, промчался хлеб, устремившийся на восток и... тишина. Техпомощь подъехала к подъезду Фердуевой.

Из кабины выбрался мужчина, сжимая за холщовую горловину позвякивающий мешок, ловко взобрался в кузов, влез в стакан, человек за рулем склонился к приборной доске, стакан на телескопической ноге пополз вверх.

Мужчина в стакане махнул рукой - нога замерла - оперся об обод на уровне живота, заглянул в темное окно квартиры Фердуевой, в спальню, любимую комнату Нины Пантелеевны, включил фонарик, луч поскакал по статуэткам, краснодеревным бюро, китайским напольным вазам, циферблатам старинных часов с узорными стрелками...

Из ближнего переулка высунулся нос патрульной машины и тут же исчез.

Мужчина в стакане достал из мешка бутылку с зажигательной смесью и швырнул в окно, а за первой еще одну и еще. Пламя полыхнуло вмиг, особенно уцепившись за шторы, мужчина в стакане махнул и раздвижная нога, сглатывая собственные колена одно за другим поползла вниз.

Первая бутылка с горючей смесью опустилась на пол в квартире Фердуевой в три часа двадцать одну минуту, через полчаса все выгорело дотла. Сигнал о пожаре в доме поступил в три часа пятьдесят две минуты, через одиннадцать минут бригада пожарных в составе шести машин прибыла к месту происшествия, в начале пятого пожар локализовали, к пяти ликвидировали.

Обивка неприступной двери пострадала только изнутри, сталь полос нагрелась, но не дрогнула, дверь не подвела Фердуеву, теперь также надежно отделяя пепелище от внешнего мира.

В три часа сорок две минуты пустая техпомощь додремывала ночь во дворе заведения Чорка.

Фердуева узнала о пожаре от Филиппа-правоохранителя - позвонила утром в воскресенье, прямо домой рыжему, посоветоваться, что делать с телом Приманки.

Филипп утешил - ничего страшного, подмогнем! - порадовался дурацкому положению зампреда, распространяться не стал, подытожил, смеясь:

- Жизнь продолжается! - и швырнул трубку.

И в самом деле продолжается.

Фердуева не слишком скорбела об уроне, дело наживное, жаль только, поджидаешь беду с одной стороны, отгораживаешься намертво, а беда - хвать! - подбирается с другой.

Жизнь продолжается.

Нина Пантелеевна весело шагала со станции, окончательно решив не делать аборт.

Дверь не спасла. Имущество выгорело на славу. Хозяйку жалели. Чорк рассыпался в соболезнованиях. Знали об отъезде Фердуевой на дачу только Мишка-мясник и... Чорк.

Уцелела единственно фарфоровая фигура Сталина - купила по случаю у смертельно больной заслуженной артистки. Хоть что-то сохранилось. На память. Вождь еще войдет в цену. Похоже, войдет?..

Пострадавшая особенно не тужила.

Жизнь продолжается.

По городу поползли слухи о сожжении Приманки - Шурф не подвел, оповестил заинтересованные круги, - и северяне оставили хозяйку нового корпуса в покое.

Рыжий Филипп оказался прав: ничего страшного...